Лотти не спала. Винтер погасила лампу, разделась и улеглась, дрожа от непонятного потрясения. Она сама себя не понимала. Ведь не была же она влюблена в капитана Рэнделла! А как может нравиться человек, который так говорил про Конвея? Но минуту назад, сделай он малейшее движение к ней, она была бы в его объятиях. Она с дрожью вспомнила, что только крик петуха, давний символ измены, спас ее самое от измены Конвею. Она не лучше какой-нибудь Эммы Болтон, служанки, которую выгнала домоправительница.
Считалось, что Винтер и Сибелла не должны знать о причинах этого, но Сибелла рвала тогда розы под открытым окном миссис Флекен и слышала ту драматическую беседу разъяренной домоправительницы с невменяемой горничной. «Она целовалась с Томпсоном, — взахлеб рассказывала потом Сибелла, — и миссис Флекен сказала, что она — плохая женщина и плохо кончит».
«И я не лучше», — думала Винтер, сгорая от стыда. — Только нехорошей женщине могло прийти в голову такое!..»
Она уткнулась лицом в подушку и заплакала.
Алекс после ее бегства еще немного постоял, глядя ей вслед, затем, привалившись к стене, стал смотреть в темноту невидящими глазами. Мысли его были неприятными, но думал он не о Винтер. И когда он вернулся в свою комнату, заснуть не мог.
Он лежал и думал об Индии, о напрасных предупреждениях таких, как Генри Лоуренс, о страшной глупости таких, как Конвей Бартон, о шепоте шпионов, об индийском жреце, которого видел в резиденции комиссара, о лице Кишана Прасада, наблюдавшего поражение британской армии под Реданом во время Севастопольской битвы.
Он вспоминал тех троих, которых видел недавно в саду, понимая, что утром надо будет поговорить с губернатором. Хотя ясно, что толку от этого будет немного: в Париже заключен мир, и нельзя запретить Григорию Спаркову, купцу, гражданскому лицу, приезжать на Мальту, Мухаммеду Раширу, сыну француженки и отпрыска персидского вельможи, жить в доме мальтийского еврея, а Рао Кишану Прасаду, уроженцу Индии и пассажиру «Сириуса», разговаривать с любым из них или с ними обоими.
Есть в Индии немало служащих из «Молодых людей Лоуренса», которые знают многие языки и наречия, пытаются понять людей, среди которых живут и работают, и относятся к ним с симпатией, и они чуют приближающуюся бурю. Но их гораздо меньше, чем самоуверенных, склонных к иллюзиям или просто тупых. А сановники Компании пресекают всякие разговоры об угрозе общего восстания, как истерию или необоснованные страхи впечатлительных людей. Командиры полков, связанные со своими людьми годами службы, воспринимают разговоры о мятеже, как оскорбление, а тех, кто их предупреждает, считают трусами и провокаторами. Самодовольство царит наверху, а те, кто не хочет видеть — хуже слепых.
Алекс беспокойно вертелся, словно надеясь стряхнуть с себя тревожные мысли. Кишан Прасад… Еще одна жертва психологии Конвеев Бартонов. Человек умный, образованный, одаренный, талант которого пропал даром просто из-за цвета кожи, а честолюбие и энтузиазм были сломлены злобным болваном, уступавшим ему во всем, кроме грубой силы. Алекс давно подозревал, что Прасад участвует в мятежной деятельности, и докладывал об этом мистеру Бартону. Комиссар требовал доказательств, которых не было: Алекс основывался на интуиции, опыте, слухах, а не на фактах. Он пытался принять свои меры, ограничивающие активность Кишана Прасада. Но все это игнорировалось. И было это вскоре после того, как сказочный камень, который Алекс видел на ручке Винтер, стал собственностью комиссара. Может быть, совпадение, а может, и нет.