В тени луны. Том 2

— Необходимо? Почему, Алекс? Почему? Как можно говорить, что такие ужасные вещи необходимы! Миссис Хоссак и этот ее ребенок, а внуки этого ребенка… они запомнят то, что произошло. Запомнят это и дети Амиры. Они только возненавидят нас.

— Возможно, — согласился Алекс. — Что касается нас самих, то мы не умеем долго ненавидеть, и у нас короткая память. Но я отказываюсь верить, что этот мятеж будет означать конец компании. Я верю, что теперь свое слово скажет Корона, и если это случится, то это будет означать огромный шаг вперед для Индии. Это, возможно, будет иметь такие же последствия, что и Плассае. Если не больше!

— А когда мы уйдем? — спросила Винтер.

— Когда мы уйдем, воцарится, наверное, опять индуизм, и если они не будут внимательны, страна начнет дрейфовать в сторону восточного варианта Балкан… В этом случае, в конечном счете, в выигрыше окажется Россия! Однако, по крайней мере, в одном мы можем быть уверены. Все то, что сейчас происходит, ими не будет рассматриваться как мятеж, а скорее как героическая Война за Независимость и Освобождение. А поскольку эта страна молодая, они отринут свои собственные жестокости и наживут политический капитал на наших, и истина, которая не бывает ни белой, ни черной, будет утеряна. Но к тому времени меня давно уже не будет на белом свете… А вот идут и остальные отверженные. Если только это на старый Дасим.

На узкой лестнице, ведущей на крышу, послышались шаги и приглушенные голоса. Первым показался Карлион, который, заметив разговаривающих Винтер и Алекса, бросил на них злобный взгляд; за ним возник мистер Добби и другие, все, кому захотелось подышать прохладным воздухом с наступлением сумерек.

Артур Карлион был красивым мужчиной, и мусульманская одежда, которая была на нем, очень шла к его высокой и стройной фигуре. Алекс лежал и наблюдал, как подойдя к парапету, он остановился рядом с Винтер и стал с ней говорить. Их фигуры резко выделялись на зеленом небе, на котором вспыхнули первые бледные звезды; Алекс поймал себя на том, что всей душой ненавидит этого человека, и удивился, что способен на такое сильное чувство. Но Винтер перестала бояться Карлиона, и, если вдуматься, должно быть, простила его.

То, что он натворил или пытался натворить, принадлежало к покрытому мраком прошлому и не имело теперь никакого значения. Им всем пришлось пережить слишком многое… зияющая пропасть, казалось, отделяла их теперь от той жизни, которую они вели, до того, как Shaitan ka hawa — «Дьявольский ветер» — пронесся над Индией в майскую жару. Только настоящее реально; даже если оно обладает мечтательной нереальностью, подумал Алекс, олицетворяемой этими двумя фигурами, выделяющимися на фоне темнеющего неба — восточный принц со своей принцессой… грациозные, исполненные торжества и верные культуре. Живая иллюстрация персидского придворного художника к сказкам из «Тысячи и одной ночи» с их принцем Ахмедом и Прекрасной Ари-Баноу, которые, на самом деле, были бароном Карлионом из Тетуорта и миссис Конвей Бартон.

В эти дни даже Лу не способствовала созданию ощущения реальности. Нервная, злая на язык, легкомысленная и сильно пьющая миссис Джош Коттар из Лунхора пропала без вести, и ее место заняла женщина с беспокойными глазами, которая лет на десять или даже на двадцать выглядела старше другой миссис Коттар и которая, надо думать, ни о чем другом не думала, как только о том, чтобы было хорошо крошечному существу с пушком рыжеватых волос и круглыми, голубыми глазами.

— Лу, — как-то вечером сердито сказал Алекс, — ты до смерти надоела этому бэби. Мои слова может подтвердить самый авторитетный человек… О’Двайер… она даже не улыбается тебе.

— Доктор О’Двайер сам не понимает, что говорит, — спокойно ответила Лу. — Конечно, она улыбается мне. Она признает меня.

— Так и должно быть. Ты не можешь оставить бедного ребенка в покое даже на пять минут. Что на это скажет Джош?

— Не знаю, — отвечала Лу. С таким же успехом она могла сказать: «Мне наплевать». — Вот, Алекс, она улыбается.

— Убери ее, — рассердился Алекс. — От нее плохо пахнет. Как и от тебя, Лу.

В те дни у него замечались страшные приступы хандры, и Винтер объясняла это естественной раздражительностью выздоравливающего человека.

Он уже достаточно окреп, но пока что не сходил с крыши павильона, поскольку лихорадка имела неприятную привычку возвращаться в самый неожиданный момент, и, казалось, он никогда не избавится от нее. Потом ему дольше нравилось оставаться в одиночестве, чем быть отправленным к остальным мужчинам в комнату этажом ниже. Он считал, что слишком часто находился в их компании. Как правило, вечерами им разрешалось подниматься наверх, поскольку считалось, что там им будет безопаснее, чем в саду; женщины обычно присоединялись к ним на час или два.