В тени луны. Том 2

Приложив ладонь к уху, он выслушал взгляды Алекса на цели только что выстроенной дороги между Лунджором и Сутрагуни, и заметил, что по его мнению, это чертовски полезная штука. Если в Лунджорском гарнизоне среди солдат возникнет недовольство, ему было известно, что многие из новых полковников были страшно некомпетентны и не знали, как обращаться с туземцами — совсем по-другому было в его дни, он-то знал всех своих людей по имени! — тогда полки из Сутрагуни, преданные ему до последнего человека, немедленно смогут прибыть туда, чтобы водворить порядок. Да и вообще он не видит ни малейшего повода к беспокойству. Он всегда находится в курсе дел и первый заметит, если начнут возникать какие-то волнения. Капитану Рэнделлу не о чем беспокоиться.

Алекс молча повернулся и покинул его, не тратя лишних слов.

Глава 31

Экипажи с дамами рано уехали из Хазрат-Бага, чтобы успеть вернуться до темноты, но охотники остались на озере, чтобы пострелять еще немного, и через три часа при свете месяца верхом отправились назад, чтобы успеть посетить большой прием, который давал комиссар в завершение дневных увеселений.

Собравшиеся в резиденции большей частью состояли из тех, кто был в Хазрат-Баге, включая членов оригинального «Итальянского оперного театра», исполнявших отрывки из легких опер, а затем несколько популярных песен.

Алекс присутствовал на этом приеме по причинам, связанным с джентльменом по имени мистер Хуан-Девант. Алекс приехал в плохом настроении, поэтому, может быть, впервые в жизни намеренно стал пить слишком много.

Спиртные напитки всегда щедро лились на вечеринках у комиссара, даже в смешанном обществе, и хотя попойки времен Регентства ушли в прошлое, все же гость, который не мог похвастаться хотя бы одной выпитой бутылкой портвейна за вечер, считался неполноценным. Но хотя вино и коньяк в доме комиссара были лучшими из того, что можно было достать, они мало повлияли на Алекса и его возрастающее раздражение, к чему добавил свою лепту и мистер Бартон, открыто расточавший любвеобильные авансы златоволосому украшению оперной компании, не обращая внимания на присутствие своей жены.

Дело близилось к полуночи, когда неплохой баритон мистера Хуана-Деванта принялся выводить знакомую балладу:

Поверь мне, все это юное очарование,
На которое сегодня я так нежно озираю,
Изменится с завтрашним днем и выскользнет
Из моих рук…

Музыка и воспоминания больно поразили Алекса, и в нем как будто что-то сломалось, будто лопнула слишком туго натянутая нить. Он поставил свой стакан, прошел через комнату, и спокойно увел синьориту Аврору Резину из окружения комиссара. У него был некоторый опыт в общении с такими женщинами, и он выпил достаточно много, чтобы пренебречь враждебностью комиссара. Все вдруг потеряло для него значение. И кроме того, там была Винтер, которую нельзя заставлять терпеть оскорбительное поведение ее мужа. Но он не хотел думать о Винтер…

Алекс мог быть обаятельным, когда хотел, но сейчас он этого хотел. Он не обращал внимания на кипящего от возмущения своего начальника, враждебность полковника Маулсена и огорчение на лице Винтер и увел актрису с собой — видимо, чтобы показать ей сад при лунном свете. Они не возвратились, хотя большинство гостей, несмотря на длинный и утомительный день, проведенный на свежем воздухе, остались до двух часов ночи, а кто и дольше.

Комиссар грубо высказался в адрес капитана Рэнделла, когда гости разъехались, и закончил свою речь замечанием, что Лу Коттар была права на счет этого малого, черт возьми, — он действительно темная лошадка, а для женщин такие хуже всего: уж такой женщине, как Лу, можно поверить! Лу всегда говорила, что Рэнделл еще себя покажет, а сегодня он отхватил себе порядочную киску, чтобы согреться ночью. Только ему, Конвею Бартону, досталась эта холодная рыба, будь она проклята.

Комиссар вернулся в опустевшую гостиную, чтобы выпить еще бренди, а Винтер ушла в свою комнату и долго сидела на краю кровати, невидящим взглядом уставившись перед собой и думая об Алексе. Алекс с его сильными, нервными пальцами, гладящий волосы другой женщины, и его темноволосая голова, лежащая на пышной напудренной груди или зарывшаяся в подозрительно ярких золотых локонах…

Только под утро она плакала о мертвой птице. Нет, конечно, не о мертвой птице. Она плакала из-за того, что было разрушено что-то прекрасное. Прекрасный день или сильная, красивая птица? Или из-за своих иллюзий и того, что с ним стало? Она не знала. Но сейчас она не плакала, потому что представила, что Алекс мог быть, как Карлион и полковник Маулсен, и Эдмунд Рэтли, который поцеловал ее так давно, и как… как Конвей.