В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Для римлян ничего нового в использовании варваров не было. И на Рейне до краха Западной империи, и на границах Сирии и Палестины имперские власти имели опыт в найме на службу племен – foederati. Еще до возникновения персидской угрозы (во II в.) римляне с успехом привлекали племена пустыни на службу. Пример такой конфедерации – Самуд – воспет арабскими поэтами⁷¹. Оказалось, что даже самые гордые и вечно раздробленные племена пустыни при определенных обстоятельствах могут объединяться в shirkat – ширкат – «партнерство»⁷². Подобный урок на фоне эскалации конфронтации супердержав определенно не остался незамеченным честолюбивыми вождями племен. Горизонты неуклонно расширялись, дикие фантазии сменялись реальностью. В 328 г., например, один арабский военачальник был похоронен под могильным камнем с высокопарной надписью, что он являлся царем всех арабов. Титул фальшивый и беспрецедентный, но вместе с тем наводивший на определенные размышления. Рим и Ираншехр упорно старались превзойти друг друга в найме на службу племен кочевников, и потенциальные доходы наемников возрастали. Хотя конфедерация Самуд давно взорвалась под ударом – во всяком случае, так утверждали арабы – молнии, ее место заняли другие федераты (в IV в. некоторые подразделения в Палестине и Египте еще считались принадлежавшими к Самуду, но ни одного, насколько нам известно, не было за пределами Римской империи). Любопытно, что римские авторы с IV в. начали использовать новое слово для обозначения арабов – производное от shirkat – «сарацины»⁷³. Хотя сами римляне, судя по всему, не представляли его первоначального значения, и их понимание слова «сарацины» ограничивалось традиционным стереотипом – кочевники, дикари и бандиты, тем не менее его использование намекало на некий новый порядок. В жарких пустынях между Палестиной и Месопотамией арабские кочевники больше не делали что хотели и не были, как раньше, «фрилансерами». Они продолжали заниматься обычными делами – захватом рабов, кражей скота, набегами на приграничные форты и разграблением караванов, но теперь все чаще делали это как агенты соперничавших супердержав. «Для арабов обеих сторон, – говорили встревоженные жители плодородного полумесяца, – война между Персией и Римом – источник очень больших доходов»⁷⁴.

Этот тезис был проиллюстрирован как нельзя лучше в городе, считавшемся в Аравии воплощением силы и роскоши. Город Хира находился в нескольких милях от Суры, на южном краю Месопотамии. Но с таким же успехом он мог располагаться бесконечно далеко от лекционных залов раввинов. Пребывая в оазисе между Евфратом и пустыней, он был во всех отношениях местом гибридов. Опора Сасанидов, бастион, преграждавший путь с юга к Ктесифону, он был под командованием не перса, а араба. Banu Lakhm – «сыны Лахма» – уже давно базировались в регионе, где весьма комфортно существовали как наемники шахиншаха. Даже при Перозе, несмотря на все соблазны его правления, они оставались преданными персидской короне. Решение было расчетливым, и в свое время награда не заставила себя ждать. Кавад, как всегда передовой, даровал Лахмидам беспрецедентное продвижение: вскоре после начала в 502 г. войны с Римом он назначил их молодого и способного вождя Мундира править как царь арабами всех разбросанных племен, бывших в то время союзниками Ираншехра. Хира – беспорядочное скопление поселений, в котором соседствовали стены из грязевых кирпичей и лагеря, сады с низкорослыми кустарниками пустыни, пшеничные поля и стада верблюдов, – обеспечила вождя Лахмидов возможностью продемонстрировать с самой выгодной стороны новый тренд – сплав царской власти и бандитизма. Недаром название города означает «лагерь»⁷⁵. Мундир, живший то во дворце, то в шатре, имел целью совместить лучшее из искушенности персов с самыми благородными традициями своего народа. Доходы от грабежей тратились не только на наращивание его наступательных возможностей, но и на многочисленные удовольствия жизни араба. От верховых лучников до поэтов, от бандитов до танцовщиц – все это имела Хира. Здесь можно было найти даже чудаковатого писаря, ибо именно в этом городе, так утверждали арабы, они научились излагать свои мысли в письменной форме. Неудивительно, что в Хиру стекались мигранты со всей пустыни, желая заручиться покровительством Мундира. «День и ночь в Хире, – говорили арабы, – лучше, чем целый год медицины»⁷⁶.