В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Вероятно, эта логика считалась безупречной. Оставалось только одно но: другие христиане могли играть в ту же игру. Хотя организация самопровозглашенной Католической церкви была грозной и не имевшей равных, не только она одна оглядывалась назад к истокам веры, чтобы одобрить свои доктрины. На самом деле в каком-то смысле сами усилия верующих проложить прямой путь через дебри потенциальных возможностей веры – ортодоксии – помогали лишь открыть альтернативные пути. Существование сети епархий на огромных пространствах изведанного мира отражало понимание учений Христа, которые были оформлены прежде всего Павлом: в этом понимании церковь была всеобщим институтом, определенным скорее верой, чем законом, и насыщенной «силой духа Божия»⁶³. Однако на все эти предположения могли найтись возражения. Почему, к примеру, церковь не должна была остаться тем, чем она была в самом начале своего существования – чистым сообществом избранных, пусть маленьким, но зато незапятнанным внешним миром? И как получилось, если Тора действительно совершенно бесполезна, как учил Павел, что сам Христос утверждал прямо противоположное: «Доколе не пройдет небо и земля, ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все»⁶⁴.

Но даже это не коснулось самого глубокого, самого непонятного и сбивающего с толку вопроса: каковы в точности взаимоотношения Святого Духа и Христа и Христа – сына Божьего – и его небесного Отца? Общепринятый ответ дал Тертуллиан, никогда не боявшийся трудностей. Он объяснил, что Бог есть Три: Отец, Сын и Святой Дух. Так же три аспекта божества – творец, искупитель и вдохновитель есть Один. Парадокс, конечно, но парадокс, который философ, не обученный тонкостям греческой философии, считал выражением самой сути божества. Бога, который есть Три в Одном и Один в Трех, можно назвать Троицей.

Но даже Тертуллиан, несмотря на свою дерзкую уверенность, не испытывал иллюзий и не считал, что дал исчерпывающий ответ. «Таинство осталось»⁶⁵. Это еще мягко сказано, необходимо прояснить очень много скользких моментов. Например, если Бог действительно Один, значит ли это, что он не подчинен Отцу и во всех отношениях равен Ему? В ортодоксальных кругах все чаще присутствует тенденция ответить на вопрос «да». Но тот факт, что это подразумевает Сына, такого же вечного, как его родитель (явная алогичность, которая беспокоила еще Тертуллиана), гарантировал, что нашлось множество христиан, которые сочли неприемлемым согласиться. В церкви, которая почти не имела средств навязывания особого мнения, за исключением увещеваний и споров, они были вольны это сделать. В результате спектр христианских верований не только не сузился со временем, но и включил удивительное разнообразие оттенков. Тертуллиан и ему подобные могли с пеной у рта утверждать, что в сердце веры лежит непознаваемая тайна. Однако было немало христиан, которым трудно было остановиться на этом. Слишком многое было поставлено на карту. Заявление христианской веры – что Бог при помощи Иисуса как-то вторгся в человеческую плоть – поднимало больше вопросов, чем давало ответов, и не только о сути божественного, но и о том, кем был Иисус. Бог и человек – таким спустя три сотни лет после распятия был самый распространенный среди глав церкви ответ. Он, возможно, являлся самым распространенным и удобным, но не единственным. Одни христиане доказывали, что Иисус – божество, в котором нет ничего человеческого, другие утверждали, что его тело было смертной оболочкой для небесного Духа, который снизошел на него во время крещения и покинул до смерти на кресте. Были и те, кто считали Иисуса приемным Сыном Бога, плотью и кровью человеческой. Короче говоря, вариаций, пусть и не слишком распространенных, было много.