В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Отметим, что доказательства мусульманских завоеваний жители Дамаска легко могли проследить. Покинув двор великолепной мечети Валида с изысканно украшенными фонтанами и выйдя на грязные городские рынки, можно было найти людей из самых разных уголков мира. Возможно, рассказы об Испании и казались фантастичными, но таковыми никак нельзя было назвать 30 тысяч пленных, которых привели в Сирию завоеватели вестготов. Ничто не могло грубее напомнить побежденным о мощи арабов, чем один только взгляд на их рабов. «Каждый год, – писал один монах, – их банды отправлялись в дальние страны и на острова, приводя обратно пленных из всех народов, которые только есть под небесами»[719]. Конечно, ничего особенно нового в таком выражении статуса супердержавы не было. Римляне никогда не сомневались, если речь шла о продаже пленных мятежников, таких как самаритяне. А принципы, которыми руководствовались персы в отношениях с военнопленными, наглядно иллюстрируются следующим фактом: ansahrig — слово, обозначающее «раб», изначально в персидском языке имело значение «чужестранец». Правда, теперь ситуация изменилась. Несчастные, угнанные из бывших провинций христианской империи, трудились в поместьях или в шахтах крупных арабских землевладельцев. И хотя периодически можно было услышать старую молитву или рассказ, как некий работорговец был поражен рукой Святой Девы, большинство христиан могли только жаловаться на то, что Бог отвернулся от них. «Почему Господь допустил, чтобы так случилось?»[720] — такой недоуменный вопрос слышался еще во времена Омара, когда банда арабских работорговцев «посетила» праздник у стен Антиохии в честь святого Симеона Столпника. Такой вопрос могли задавать не только христиане. Ужасное насилие, которым сопровождалось завоевание сасанидских территорий, видели рынки Куфы и Басры, куда согнали ошеломляющее количество персидских пленных. И даже на восточной границе, где положение арабов считалось самым непрочным, дань рабами — это было самое малое, что могли потребовать завоеватели. Типичной оказалась судьба Заранджа — крепости в предгорьях Гиндукуша, обитатели которой, по условиям капитуляции, должны были каждый год поставлять победителям тысячу красивых юношей, и чтобы каждый в руке держал золотую чашу — приятное предвкушение райских наслаждений для благочестивых мусульман.

Словно лемехи гигантского плуга, арабские армии разрезали на части семьи, разбросали общины, разворотили и перемешали народы, которые иначе могли так никогда и не встретиться. Такого масштабного перемещения человеческих масс в регионе не было с первого прихода римлян на Ближний Восток восемью столетиями раньше, когда, по утверждению многих авторов, на одном рынке ежедневно продавалось до 10 тысяч рабов. Понятно, что для арабов в этом очень прибыльном бизнесе одновременно таилась и гибель. Так же как Италия в дни Римской республики постоянно испытывала потрясения из-за восстаний рабов, так и халифат во время фитны. Посреди хаоса, воцарившегося после смерти Муавии, к примеру, армия военнопленных вырвалась на свободу и закрепилась в Нисибине, так что «страх пришел к арабам»[721]. И не только страх, еще и искреннее негодование. Военачальники Куфы недоумевали, как могло случиться, что рабы восстали против них: «Ведь они — наша добыча, дарованная нам Богом»[722].