В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Любопытный анекдот, основанный на примере поразительного изменения судьбы. Во время расцвета христианской империи именно пустыня, владение арабов, обеспечивала аскетов бесплодными пустырями, более всего подходившими для их миссии. А во времена халифата ту же функцию стала выполнять христианская империя. Понятно, что Киликия превратилась в кошмарное царство брошенных городов, почерневших полей и болот, накрытых тучами москитов. Но даже за Тавром, на территории, где раньше господствовала Римская империя, царили упадок и обнищание. Мусульманские банды, если им удавалось пройти через горные перевалы, старались ограбить и уничтожить все, что только возможно. При этом они часто жаловались на отсутствие «движимого имущества». «Богатых городов мало в их царстве, несмотря на хорошее положение, размер и древность правления, – так разбирал один мусульманин свои претензии к римлянам. — Все потому, что их царство состоит из гор, замков, крепостей, жилищ в пещерах и под землей»[741]. Мир перевернулся. Люди, которые некогда презирали арабов, называя их «волками пустыни», теперь сами жили словно загнанные звери — или прячась в горах, или зарываясь под землю.

Только этого оказалось недостаточно, чтобы совсем отмахнуться от Рима. Страх перед его могуществом остался где-то в глубине сознания арабов и был настолько силен, что римляне даже смогли, воспользовавшись случаем, совершить набег на Куфу и «сровнять ее, словно кожаную шкуру»[742]. Пусть их силы растянулись до критического состояния, однако, несмотря на постоянное давление в течение почти целого столетия, они отказывались сдаваться. Истекая кровью, они из последних сил защищали свою империю — великую мировую державу. Подобное достижение, обеспеченное с такой неукротимостью и перед лицом столь грандиозных трудностей, является прямым результатом силы и решительности римлян, а также наследием их прошлого. В дикой местности Тавра находились офицеры, все еще носившие латинские титулы. Они командовали полками, которые могли проследить свои истоки до времен Константина. Жили инженеры, архитекторы и кораблестроители, отточившие свое мастерство, когда Новый Рим был в зените своей власти. Их опыт оказался воистину бесценным. А главное, на просторах, пусть сократившейся, но все же империи, везде имелись христиане (от императорского дворца до самой захудалой деревушки), считавшие очевидным, что они были и остались народом, избранным Богом. Утрата южных провинций, являвшаяся катастрофой, одновременно избавила христиан от беспокойных еретиков — монофизитов, самаритян, иудеев. Только теперь, оказавшись в беде, империя стала тем, о чем в свое время мечтал Юстиниан: непоколебимой ортодоксией.

Значит, римляне и арабы были едины в одном убеждении: будущее Рима решит судьба Константинополя. А может быть, и всей вселенной тоже. Город, разумеется, являлся несравненным стратегическим призом — ключом ко всем бывшим и настоящим территориям Римской империи. Но одновременно он должен был стать сценой для стократ более важной драмы, имевшей вселенский, космический масштаб. Христиане, уверенные в неизбежной неудаче нападения исмаилитов, ожидали прихода величайшего из цезарей, который одержит верх над арабами, проявив героизма даже больше, чем Ираклий, победивший Хосрова, вернет Иерусалим и возвестит возвращение Христа. Среди мусульман захват Константинополя считался предвестником конца времен, их волей-неволей преследовал страх, что отведенное им время истекает. Как и римляне, арабы ожидали прихода могущественного цезаря, но он был для них кошмаром. В Константинополе родится принц, который будет вырастать за день, как обычный ребенок вырастает за год. Когда ему исполнится двенадцать лет, он начнет масштабную войну, имеющую целью возврат прежних завоеваний. Его флоты и армии разрушат халифат. Чем больше распространялись хадисы, предвещавшие столь мрачные перспективы, тем более насущной представлялась задача предотвратить их, ликвидировать раз и навсегда. Продолжение существования христианской империи несло постоянную угрозу, которую просто невозможно было терпеть, и взоры Омейядов — впервые после Муавии — обратились на al-Qustantiniyyaa — Константинополь.