В тени монастыря (СИ)

Ярин заморгал. Такая постановка вопроса слабо укладывалась у него в голове. Парень встретил в Назимке уже два утра, и каждое из них он наблюдал неповоротливые фигуры с метлами на улицах города, и неизменно им сочувствовал: ведь это монотонное махание метлой и вдыхание поднятой с земли пыли было способно довести до умоисступления кого угодно. Собственно, именно этим Ярин объяснял себе грязь на улицах города, а также отчаянное хамство дворников, с которым также успел познакомиться за этот, казалось бы, короткий срок. Но, оказывается, лучшие умы Назимки не видели в этом проблемы. Неужели в грядущем Эдеме тоже планировались тролли с метлами?

– Но, в общем-то, какая разница? Мы в любом случае поступим, ты же видел, что творят другие.

– Творят-то творят… Но южанин точно пройдет, без вариантов. Видишь его медаль? Такую дают за отличную учебу. С ней в Академию принимают без всякого этюда. Ему нужно будет просто показать медаль комиссии.

– Думаешь, он в самом деле так умен? – удивился Ярин, – внешность, конечно, бывает обманчивой, но…

Алшъят внезапно громко, раскатисто рыгнул, и Ярин умолк. Штром покосился на него и ответил:

– Думаю, нет.

– Неужели он ее купил?

– О, что ты, конечно, нет! – воскликнул Штром. – Это ни за какие деньги не купишь. Нет, скорее всего, его папа директор школы. Или, к примеру, зубной лекарь.

– Э-э… а причем тут лекарь?

– Притом, что директору школы надо где-то лечить зубы, а хороших лекарей не так уж и много. Особенно на юге. Блат дороже денег.

– А про девицу что думаешь? – Ярин взглядом указал на сидевшую в углу Фиону, у которой в этом момент в очередной раз рассыпалась башня.

– Тут и думать нечего, ее отца вся академия знает. Он уже к экзаменаторам заглядывал, здоровался, а то вдруг кто-нибудь из них умудрится забыть, что девочка не просто так сюда пришла. А вот тролль пролетит, наверное. Он и телегу-то изобразить не может.

Или может, – с внезапной тревогой подумал Ярин. Впрочем, какая разница? Ярин попытался успокоиться: все равно его горная дорога – лучшая. Ну, может быть, после этой уборочной машинки… Хотя нет. Лучшая.

* * *

Спустя час Ярин вошел в зал комиссии, где за длинным столом сидели три преподавателя Академии, принимающие вступительный экзамен – три вершителя судеб. Председательствовал старший из них, седобородый профессор-гном Гекрат, известный и уважаемый чародей. Он построил, наверное, полсотни мостов, тоннелей и зданий за свою долгую, начавшуюся еще при Влыдыке, жизнь, а после четверть века преподавал в Академии, передавая свои знания и опыт новым поколениям студентов – но не угас, не растерял ни бодрости, ни всегда хорошего расположения духа. Вот и сейчас он, волнуясь и энергично жестикулируя, рассказывал что-то сидящему слева от него Валею – лысеющему человеку средних лет с таким выражением лица, будто он только что по ошибке глотнул скисшего молока. Ни Гекрат, ни Валей поначалу не обратили на Ярина ни малейшего внимания.

А вот третий экзаменатор, Феодим, напротив, сразу уставился на Ярина неподвижным, оценивающим, обмеряющим и взвешивающим взглядом, от которого парень сразу ощутил холодок в затылке. Феодим сидел справа от Гекрата, и постоянно сдвигался все правее и правее, как бы пытаясь ускользнуть от взглядов своих коллег и входящих абитуриентов. Ярин был последним испытуемым, так что Феодим уже успел переместиться за самый краешек стола. Его лицо было блеклым, незапоминающимся и невыразительным – самый обычный человек, выделяющийся только своим облачением: немаркими, серыми робами с единственной яркой деталью – маленьким нагрудным значком, горизонтальной и вертикальной линиями, скрепленными диагональной чертой. Сломанный Глаголь.

Этот знак напоминал о мученической смерти основателя Церкви Равенства, отца Латаля, который был повешен за убийство Владыки Эалайи. Виселица сломалась под ним: согласно учению Церкви, дерево не вынесло позора от возложенной на него миссии. У палачей, конечно же, нашлась другая виселица – более стойкая в своих убеждениях, или, может быть, более озабоченная своей карьерой. Она смогла прекратить жизнь отца Латаля, но не начатое им правое дело: после смерти основателя Церкви люди начали борьбу за Освобождение, положив начале целой эпохе в истории Сегая, в ходе которой родилась Империя Братских Народов. Нынешние ее обитатели обожествляли все связанное с Освобождением, потому-то Церковь и выбрала своим знаком сломанную виселицу. О теле отца Латаля церковники тоже не забыли: дождавшись погребения, они выкопали его останки, мумифицировали и после окончания войны выставили для обозрения в прохладных подвалах самого большого столичного храма. Мумия также стала объектом поклонения, притягивающим адептов Церкви со всей страны. Считалось, что лобызание мощей Латаля способно исцелять болезни, приносить удачу и избавлять от вредных мыслей. Вера граждан Империи в Латаля, Церковь и Эдем была так велика, что они никогда не задумывались, нормально ли это: целовать труп и поклоняться орудию умерщвления, пусть даже и сломанному.