В тени охотника 2. Седьмой Самайн

Сейчас, когда он оттащил меня от ощерившейся зубчатым краем бездонной пропасти, когда, невольно быть может, он дал мне новую соломинку, за которую я смогла удержаться на самом краю и не рухнуть вниз, когда я осознала, что не хочу выпускать его ладонь, что хочу еще долго-долго вот так идти рядом с ним по одной дороге, смотреть на него, слушать его голос, я захотела знать о нем больше. Потому что тогда у меня будет шанс отыскать его в этом большом мире спустя четыре года, когда охота на меня будет завершена. Я приложу все усилия, чтобы у меня была возможность найти Гейла потом…

Я споткнулась и едва не упала, повисла на руке менестреля – и он довольно бесцеремонно вздернул меня на ноги, даже не повернув голову в мою сторону.

Что-то изменилось. Не только во мне – но и в нем тоже. Слишком резкие движения, слишком чужими и крепкими кажутся пальцы, стиснувшие мой локоть. И лицо – сосредоточенное, застывшее, белое. Будто бы маска, которая вот-вот спадет.

– Гейл, – негромко произнесла я, и он едва заметно вздрогнул, чуть склоняя голову. – Не тяни так сильно, мне больно.

Он мгновенно сбавил шаг, и пальцы его слегка разжались, не вдавливаясь больше в мою руку. И на том спасибо.

Поворот за угол, подъем по короткой каменной лестнице с широкими ступенями – и мы оказались у дома цветочницы Изы, призывно и уютно светящегося небольшими окнами, забранными мутными пластинами. Еще немного – и на ночь их будут закрывать тяжелыми ставнями, и тогда в темноте на дом станет указывать только фонарь, подвешенный над крыльцом.

Ладонь скрипача тяжело соскользнула с моего локтя, Гейл отвернулся, резким рывком набрасывая на непокрытую голову капюшон неизменного фиолетового плаща и отвернулся, собираясь уйти прочь, как я, повинуясь непонятному порыву, стряхнула рукавицу с освободившейся руки и ухватила менестреля за рукав куртки.

– Гейл!

Он остановился и повернул голову в мою сторону. На мгновение… мучительно-пугающее, когда фонарь качнуло ветром, и золотистый круг света скользнул в сторону, погрузив лицо скрипача в полумрак, мне почудилось, что глаза его вспыхнут разноцветными огнями… правый сиреневый, левый – зеленый…

Наваждение схлынуло, фонарь качнулся обратно, и я увидела усталые и раздраженные светло-серые глаза, такие, какими они были всегда.

– Что еще, Пряха?

Тон такой холодный, почти злой, что я невольно смутилась, выпустила его рукав и бессильно уронила руку вдоль тела.

– Я просто… хотела сказать спасибо.

– Не за что, – торопливо отозвался менестрель, по-прежнему глядя на меня сверху вниз, и взгляд этот был тяжелым и непривычно холодным, как давящая на плечи ледяная глыба. Мне хотелось заорать на всю улицу – зачем ты тогда целовал меня, если сейчас смотришь на меня такими равнодушными глазами?! – но я лишь отвела взгляд, стараясь как-то совладать со своими чувствами, которые жгли изнутри и заставляли чувствовать себя несправедливо обиженной на ровном, в общем-то, месте. – Это все?

– А еще, – пришлось сделать над собой усилие, чтобы посмотреть ему в глаза, и в очередной раз удивиться тому, каким я его вижу. Будто бы отдернулся в сторону пыльный паутинный занавес, и я увидела мир более ярким, пронизанным новыми, неведомыми оттенками цвета, запаха и звука. – Еще я хотела сказать, что когда для меня все закончится, то я тебя найду. Просто чтобы рассказать, как оно все было.

– И больше ничего? Только за этим? – он неожиданно улыбнулся. Едва-едва, самыми краешками бледных губ, и мне отчего-то стало не по себе – такой неуловимо знакомой мне показалась эта слабая улыбка. – Пряха, мне в самом деле жаль, что получилось так, как получилось, и в этом я перед тобой виноват. Если бы ты была, скажем так, более опытной женщиной, я отвел бы тебя не к Изе, а в свою каморку на постоялом дворе и с чистой совестью завершил бы начатое в более комфортных условиях. И ты, и я знали бы, что утром мы ничем не будем обязаны друг перед другом и со спокойной душой разошлись бы в разные стороны света, когда закончится зима. Но ты девица, и мне совершенно не хотелось бы стать для тебя тем первым, забывать которого ты будешь мучительно долго через слезы в подушку – но так по-настоящему и не сможешь забыть никогда.

Он протянул руку и легонько погладил меня по щеке. Такой снисходительный жест умудренного жизнью и опытом мужчины, к которому невесть зачем прибилась восторженная глупая девка, ничего не замечающая за красивым лицом и хорошими манерами. Я вздрогнула, но не отстранилась, только отвела взгляд.