В тени первых Героев. Белые пятна челюскинской эпопеи

Взлетели они в солнечную погоду. Над Беринговым проливом – голубое небо, что чрезвычайно редко в тех краях. Через час самолеты оказались над Уэленом, там было солнечно и прекрасная видимость. Как они оба отметили в воспоминаниях – «На аэродроме никаких знаков выложено не было». Это очень прозрачный намек: их никто не предупредил о проблемах впереди. Сами садиться на аэродром в Уэлене они не стали (ну хотя бы для того, чтобы связаться с Ванкаремом и спросить: как там обстановка? Не стало ли хуже с видимостью?). Нет, они сразу полетели дальше. При подходе к Колючинской губе увидели сплошную стену облаков до самой земли. Осмотрительный пилот тут бы повернул обратно. Но нет, мужественный Сигизмунд Александрович продолжил путь. Облачная стена оказалась снежным штормом с минимальной видимостью. Вместо того чтобы вернуться в Уэлен, пока там не испортилась погода, несгибаемый Леваневский остался на прежнем курсе. Ушаков с восхищением описывает, как летчик в последний момент уворачивался от прибрежных скал, набирал и терял высоту, боролся с обледенением. Хотя лучше бы они просто повернули обратно. Воспоминания, конечно, потеряли бы яркость, но самолет остался бы цел. Закончилось все плачевно: самолет обледенел и потерял управляемость. На бреющем полете машина зацепилась за торос и оторвала себе лыжи. В последний момент Леваневский увидел снежный бугор и затормозил об него. Все остались целы, но свежекупленный самолет оказался разбит в хлам. Леваневского, Ушакова и американского механика Клайда Армистеда подобрали обитающие на берегу чукчи. Просто удивительно, как вовремя чукчи оказывались на месте всех крушений! А еще говорят, что Чукотка – безлюдное место! До Ванкарема Леваневский не долетел 30 миль. Не очень понятно, как он рассчитывал туда прибыть. Георгий Байдуков, которому довелось летать с Леваневским в одном экипаже в 1935 г., то есть годом позже челюскинских событий, утверждал, что Сигизмунд Александрович совершенно не умел летать «по приборам», абсолютно не владел техникой «слепого» полета.

На следующий день после крушения Леваневский, добравшись до Ванкарема, послал в Москву знаменитую телеграмму: «Побежденным себя не считаю, готов снова к работе». Считать себя он мог кем угодно, но на 31 марта объективный итог был такой: теперь на Чукотке было три летчика – Куканов, Ляпидевский, Леваневский. Или четыре, если добавить к ним второго пилота Конкина. И ни одного самолета. Эвакуировать челюскинцев по-прежнему было не на чем.

Назовем вещи своими именами: полет Леваневского сквозь снежный шторм был совершенно безрассудным, хотя, возможно, он неправильно оценил ситуацию по недостатку арктического опыта. Поступок скорее заслуживал наказания, чем поощрения. Для сравнения: позднее Маврикий Слепнев, вылетая с Аляски, трижды поворачивал обратно, столкнувшись с плохой погодой за Беринговым проливом, и без сомнений возвращался. Перелетев пролив, Слепнев первым делом сел в Уэлене.

Слепнев: «…благоразумие требовало не спешить. На севере надо избегать слишком большой торопливости… Помните всегда, что на севере надо быть спокойным, не рвитесь там никуда и никогда сразу».

Почитатели Леваневского в качестве доказательства его заслуг часто приводят тот факт, что он доставил на Чукотку Георгия Ушакова. Ушаков был не просто руководителем делегации, надзирающим за двумя летчиками: он был послан на Север как Представитель Правительственной Комиссии по спасению челюскинцев. Фактически по приезде он становился главным начальником, его ранг был выше, чем у всех местных руководителей. Но выбросить столь высокое лицо на пустынный берег в 30 милях от места назначения, во время снежного бурана, при этом чуть его не убив, – все это очень условно можно назвать благополучной доставкой.

И еще один поворот сюжета: попав на Чукотку, хоть и без самолета, Сигизмунд Леваневский переходит в прямое и непосредственное подчинение к Федору Куканову, начальнику Чукотского авиаотряда. Полгода спустя Леваневский в своих воспоминаниях расскажет про своего командира (хотя и не называя фамилию), что ранее выгонял его из экипажа с характеристикой «лодырь изрядный». Обозвать лодырем летчика, проведшего на Севере тяжелейший сезон, когда ты сам разбил самолет в третьем же полете, – из ряда вон.

В спасательной операции первый проблеск надежды