В тени сталинских высоток

Мысль о предстоящем общении с Бибиком на ближайшем занятии физкультурой вместо обычной радости пугала и настораживала. Но процесс прошел в обычном режиме. Занятие закончилось, все стали расходиться. Я уже был у самого выхода, когда он меня окликнул и, схватив за плечо, уволок в глубину зала. Очень больно вывернув мои податливые уши, он в еще более резкой манере, чем обычно, изрек:

– Ну что, великий горе-поэт, и до меня очередь дошла?

Далее последовал длинный монолог с многочисленными красочными эпитетами в мой адрес. В завершение сильнейшим пинком в зад он выставил меня за дверь. Униженный и оскорбленный, хотя первопричина была во мне, я уныло побрел домой. Движение отдавало болевыми ощущениями в пятой точке. Нестерпимо ныли распухшие уши. На душе было гадко. Но нет худа без добра. Пинок физкультурника оказался еще одним толчком к критическому переосмыслению собственных поступков. Изменились форма и содержание стихов. Их тематика стала шире, безобиднее, душевнее.

Пожалуй, последний мой злой выпад примерно через два года после инцидента с Бибиком был осознанно направлен в адрес заведующей учебной частью школы Елены Пасюк. Чья-то невидимая «мохнатая» рука помогла молодой малоопытной учительнице с небольшим стажем работы занять это престижное кресло. Яркая и красивая внешне, она была высокомерна, неуживчива, конфликтна и груба. С ее появлением школу стало лихорадить. Начались унизительные разборки за малейшие проступки школьников, принявшие характер словесных экзекуций. Особую, необъяснимую ненависть завуч испытывала к мальчишкам. Ходили слухи, что, несмотря на относительно молодой возраст, она преуспела в количестве замужеств и разводов. Быть может, это было одной из причин ее злобного отношения к будущим представителям сильного пола. Я оказался в «черном» списке ребят, к которым она относилась с особой жестокостью. На общих собраниях она представляла школьников как самых недостойных, морально разложившихся личностей. Нас обвиняли в поступках, которые мы не совершали.

С пафосом, во всеуслышание, завуч любила громогласно заявлять, что таких недоумков, как мы, следует исключать из школы, отправлять в исправительные колонии, а по достижении совершеннолетия – в более строгие учреждения.

Слово «тюрьма» не звучало, но все понимали, что она подразумевала под этими словами. Часть учителей не разделяли ее бесчеловечную позицию, некоторые отмалчивались. Были и подпевалы. По-видимому, они лучше всех ощущали атмосферу надвигающихся событий.

Мой внутренний протест и гнев вылились в привычную для меня стихотворную форму:

На островочке пресвятой Елены
Товарищ Бонапарт в изгнанье доживал.
Туда сошлем Елену непременно,
Всех в школе ее злющий нрав достал.

В отличие от инцидента с учителем физкультуры я жаждал вызова в ее кабинет, чтобы высказать все, что накипело. Ослепленный злостью, я не думал о возможных негативных последствиях для себя, а также сколько огорчений доставлю родителям. Но конфликта, к счастью, не произошло. К всеобщему облегчению, завуч вскоре ушла на повышение в городской комитет образования. Однажды я столкнулся с ней в центре Полтавы. Мгновенной реакцией на неожиданную встречу стал саркастический вопрос:

– Вы все еще здесь и мучаете людей? А я-то думал, что вас, ко всеобщей радости, куда-нибудь сослали!

Она в долгу не осталась:

– Если бы моя воля и власть, я бы такое насекомое, как ты, размазала по тротуару. Но и без меня ты будешь обязательно наказан!

Ее холодные красивые глаза смотрели на меня с нескрываемой ненавистью. А зловещее предсказание сбылось буквально через несколько дней. В «каштановой войне» был поврежден правый глаз, о чем я писал выше.

С особым теплом, не остывшим с годами, я вспоминаю учителя географии. Внешне он напоминал запорожского казака. Это впечатление усиливали расшитая белая рубашка и мягкий певучий голос с ярко выраженным украинским акцентом. И фамилия у него была соответствующая – Козаченко. Его уроки завораживали учеников, а меня даже гипнотизировали. Он темпераментно рассказывал о разных странах и континентах. Создавалось впечатление, что он сам там неоднократно бывал.

Я настолько полюбил его уроки, что прямо-таки бредил географией. Обширная информация, которую он щедро перекачивал в юношеские мозги, перемешивалась у меня с приключенческими сюжетами книг из нашей домашней библиотеки. И я с мальчишеским тщеславием первым торопился к доске. Мое активное желание пересказать тему урока учитель всегда одобрял широкой улыбкой. Но если меня уносило в сторону, Козаченко выразительным жестом доброжелательно давал понять, что я не единственный в классе желаю выступить. И, не успев досказать все, что хотелось, я с огорчением садился на свое место.