В тени зелёной беседки

Ведь может быть такая радостная минута — с сыном на коленях, за праздничным столом. Рядом счастливая, любящая жена. Скажи кому-нибудь, что это главный врач больницы, — не поверят. В тренировочном костюме, сбросив с себя все дела и заботы, Виктор Иванович был похож на большого мальчишку. Жена так и звала его с сыном: «Мои мальчишки».

За окном посветлело. Пурга, бесновавшаяся почти трое суток, внезапно стихла.

— Наконец-то, — облегченно вздохнула жена. — Думала, и конца не будет. Трудно даже представить, что в средней полосе весна в разгаре, сирень цветёт. На юге урожай убирают, а у нас пурга, морозы..

— Ничего. Скоро и у нас зацветёт. Люблю Север. Здесь вся жизнь полной чашей. Зима так зима, не то что в Питере: на Новый год дождь может пойти, а Первого мая на демонстрации попадёшь под мокрый снег. Здесь весна хоть и короткая, зато бурная, без раскачки.

Дверь без стука раскрылась, и в проеме предстала собственной персоной баба Маня, чем-то похожая на фельдшера Новикова, только чином пониже, санитарка. И Виктор Иванович, и Ольга сразу поняли — эта не «здравствуйте» пришла сказать. Конец празднику, который и начаться-то не успел.

— Анатольич кличут, — и не думая здороваться, сказала баба Маня. — Велели быстро собираться, — строго, уже явно от себя добавила она, увидев главного в сугубо домашнем виде.

— Что случилось? — отодвигая тарелку с супом и передавая сына жене, спросил Виктор Иванович. Перехватив огорчённый взгляд жены, попытался успокоить:

— Спасибо за обед, Оленька. Наелся, как удав, на неделю хватит.

— Ну так что? — снова спросил санитарку.

— Нанаец приехал.

— Что с ним?

— Не знаю. Анатольич скажут.

Понимая, что больше от бабы Мани ничего не добьешься, Ларин стал одеваться.

— Надолго? — спросила жена, и сама улыбнулась бессмысленности вопроса.

На улице оглушила тишина. Такая бывает только после долгой пурги. Снег лежит голубоватой пеленой. В небе сполохи северного сияния. И ни дуновения ветерка, ни звука.

Около больницы стояли широкие нанайские лыжи, подбитые оленьей шкурой. Это не чета городским, которые в сравнении с нанайскими кажутся игрушечными, для катания ребят с горки. Нанаец сидел в коридоре больницы. Как только открылась дверь, он встрепенулся было, но, скользнув по молодому врачу безразличным взглядом, снова уставился на входную дверь.

— Пришёл, пришёл, иди, — затормошил нанайца тут же появившийся фельдшер, указывая на дверь кабинета, за которой скрылся Ларин. Уловив недоверие в глазах посетителя, Новиков заговорил с ним по-нанайски:

— Не смотри, что молодой. С дипломом, с головой и руки золотые. В самом Ленинграде, где Ленин революцию делал, учился. Потому у нас и самый главный доктор. А я только его помощник. Иди скорей, чего еле ногами двигаешь, человека ждать заставляешь.

Нанаец вслед за фельдшером вошел в кабинет и остановился в дверях. Белый халат, который Ларин успел надеть, заметно возвысил его авторитет в глазах посетителя. Этот немудрёный атрибут, хочешь не хочешь, вызывает уважение, а порой и страх. На приветствие врача нанаец только наклонил голову. Виктор Иванович сразу перешел к делу:

— Что болит?

— Однако, жена больно болеет.

— Где она?

— Дома.

— Почему не привезли?

— Не дойдет. Болит больно. Спать не может, есть не может, лежать, однако, не может.

— Где вы живете?

— Там, — махнул нанаец рукой.

Ответы ничего не прояснили, и Ларин выразительно посмотрел на фельдшера, понимая, что тот, прежде чем вызвать его после трехсуточного дежурства, досконально всё выяснил. Новиков не заставил себя просить.

— Это Ходжер. У него трое детей. Я в своё время всех принимал. Жена всегда была здоровая. Что приключилось, не пойму — говорит, болит живот. Со вчерашнего дня. Может, пищевое отравление, а может, аппендицит. Его разве поймёшь.

— Чего же сразу, как заболела жена, не пришёл? — раздражённо спросил врач и осёкся. Вспомнил недавнюю пургу.

— С утра идёт. Если бы пурга не сломалась, до сих пор еще шёл бы.

— А где они живут?

— На том берегу залива. В колхозе имени Ильича. Он охотник знатный. А дом его километрах в десяти отсюда.

Виктор Иванович знал эти места. До колхоза, если напрямую, по льду залива, километров пятнадцать будет, а если берегом, то и того больше. Но ничего не поделаешь — надо идти. Санитарный вертолёт не вызвать. Ларин на всякий случай снял телефонную трубку и тут же положил обратно. И леспромхозовской рацией не воспользуешься — слабосильная, обслуживает только свои участки. Лошадь, олени, собаки по такому рыхлому снегу не потянут.

— Сумку, — сказал он фельдшеру. Тот, показав нанайцу большой палец, вышел из кабинета и сейчас же вернулся с медицинской сумкой.

— Сумку ты понесёшь, — не замечая, что подражает голосу главного врача, сказал он нанайцу. Ларин не возражал — неизвестно ещё, что предстоит, поэтому надо поберечь силы.