В теснинах гор: Повести

— Быстрый дождь, быстро и перестает, — заявил дедушка, недовольно взглянув на Серажутдина. — Сюда, к горам, мы немцев не пустим.

— Слышала я — близко уж они, — сокрушенно вздохнула Салтанат. — Говорят, Гитлер для Дагестана уж имама назначил и мюридов.

— Помолчи, Салтанат, — дедушка уж совсем рассердился;— Где ты только такие хабары собираешь, хотел бы я знать. Видели мы этих имамов и мюридов. В двадцатых годах прочили нам найти одного такого имама. Да только поймали его наши в Чечне и убили как собаку.

— Уж и сказать ничего нельзя, — обиделась бабушка. — Не сама придумала, в газетах, говорят, напечатано.

— Напечатано… — буркнул дедушка. — Газету умеючи читать надо. И я читал. Да только совсем не то там сказано. А то, что, мол, фашисты хотят заманить мусульман райскими обещаниями, сулят им всякие блага, независимость и имама. Да только, мол, нельзя верить этим лисьим хабарам. Конечно, что говорить — и у нас в горах найдутся такие, кто бы хотел старые времена вернуть. Недобитое кулачье и наибские сынки. Они‑то ждут не дождутся, когда колхозов не будет и фашисты расправятся с коммунистами. Да только таких раз–два и обчелся. О них и говорить нечего. А народ наш крепко за Советскую власть стоит.

— Эх, дед. Народ‑то — он тоже разный, как деревья в густом лесу, — медленно сказал Серажутдин.

— Конечно, разный. Рядом с большим дубом, глядишь, и кривая сосна растет, — недовольно сказал дед и направился к выходу.

— Вот и я тоже говорю, — вмешалась было бабушка Салтанат, но дед строго взглянул на нее. — Не болтай, старуха, всякую ерунду.

— Вай! Опять я виновата. И молчу виновата, и говорю — виновата, — вздохнула вслед ему бабушка. — Ой, Маседо, чует сердце — о чем‑то тревожится старый. Да только мне сказать не хочет. Вот и серчает. А все, наверно, из‑за вас, пострелов, — погрозила она мне пальцем. — Ишь, вздумали — козла смотреть.

— Ну, мне пора, — сказала, надевая папаху, Маседо.

— Куда же ты в такую темень, дочка! — остановила было ее бабушка.

— Нельзя, тетя Салтанат. Сейчас там каждый чабан на счету. В такую ночь волки не спят. Ну, до свиданья, — и она ловко вскочила в седло.

— Подождите. Я вас провожу, — крикнул, вставая Серажутдин.

— Спасибо, я сама доеду. А к нам в горы приходите, милости просим. Расскажете, как там на фронте. Удаман Али будет доволен. — Маседо ехала не торопясь, и Серажутдин, прихрамывая, шел рядом, взяв коня под уздцы.

— Что это солдат‑то? Никак, за пашей Маседо ухаживает? А ты сидишь, старик, — недовольно сказала вслед им бабушка. — О чем они там говорят?

— Помолчи, старая, — отрезал дед Абдурахман. — Не такая наша Маседо, чтоб Хасбулата на такого вот променять. Постыдись, чего придумала: Маседо подозревать.

— Да и не подозреваю я… Сказать ничего нельзя. Думаю, может, об Юсупе он что ей расскажет. Что от нас скрывал.

— Ничего он больше не расскажет. Что знал, то уж сказал…

— Ну и девушка, — возвращаясь, говорил Серажутдин, щуря зеленоватые глаза. — Прямо джигит. Одна в такую ночь поскакала. Имя какое странное у нее — Маседо.

— Сына моего невеста, — поджав губы, сообщила бабушка, ставя на стол дымящийся хинкал, — У меня все невестки хорошие.

— Маседо наша — молодец, — сказал, усаживаясь за стол, дедушка. — А Маседо — значит золотая.

— А почему, дедушка, ее так назвали? — вдруг заинтересовалась Хажа.

— Э, внученька, это целая история.

— Дедушка, расскажи, — приставали мы с Хажей. — Какая история?

Серажутдин, зевая, отсел к окну, а мы с Хажей примостились около дедушки.