В теснинах гор: Повести

— Я ж не знал, что они рядом. Обрадовался тебе. От радости и обалдел. Думаешь, легко сумасшедшим притворяться. Эх, устал я… Сколько раз к врачам таскали. Я все смеюсь да танцую. А сам думаю: долго ли еще ждать‑то? Когда ж немец наконец сюда придет? Эх, устал я. Во, где у меня злость к этим Советам сидит. Как отца в двадцать седьмом раскулачили, так как есть все поотнимали. И сегодня помню, как их мать моя проклинала. Потом — что ж, ничего не поделаешь. Ты вот там был, а я здесь. Пришлось от отца родного отказаться да в колхоз пойти. Да ждать своего часа. Когда тут наш объявился да сказал — тебя ждать надо, я сумасшедшим и заделался. Не то б на фронт упекли. Не дождался б тебя. Мстить, мстить надо. Они вон мои поля пашут, с моих баранов шерсть стригут, а я сижу и сделать ничего не могу. Эх, устал я. Вся надежда — придут немцы, новую власть установят. Стану наибом. Маседо в жены возьму… Красавица. Хоть и не из наших, да ничего. Кнутом‑то дурь выбью, как женой станет.

— О–о! У тебя аппетит неплохой! — усмехнулся Серажутдин. — У нее, говорят, жених — коммунист. И не робкого десятка.

— Немецкая пуля его достанет! А не то и здесь прикончим. Сила‑то еще есть, а? Как я сегодня старика‑то свалил. А он здесь когда‑то силачом считался.

— Здоров был старик. У меня с ним свои счеты. Вчера едва сдержался, когда он о моем отце рассказывал. Едва не выстрелил в него. Ну, думаю, подожди, рассчитаюсь скоро и за себя и за отца. Вот и рассчитались. Как он сегодня в район‑то спешил… О нас сообщить хотел. «Куда, спрашиваю, торопишься, дед?» А он ласково так: «В район посылку несу». Ну, тут я его к пропасти тесню, не пускаю. Попался, старый черт. Догадался он, не окажись ты рядом — не осилить бы мне его. Еще силен был.

— Да, повезло тебе, что вас я увидел. Не зря бежал.

— Спасибо тебе. Ловко ты его в спину толкнул. Как думаешь — готов он? Или, может, жив>, старый черт.

— Куда там! Пропасть‑то какая! Оттуда никто не возвращается. Если и река его не унесла, то кто его там найдет. Будь спокоен. А теперь и эти попались. Поорут да перестанут, — слышно было, как Чупан сплюнул.

— Пригодился мой динамит. Думал, так и брошу без дела, — сказал Серажутдин. — Теперь в чеченские леса надо двигать. Позже сюда придем и заберем все.

— Одни?

— Почему одни. С десантом. Место тут — в самый раз. Плохо, что быстро сматываться приходится — надо бы людей надежных в ауле подыскать. Чтоб десант встречали.

— Тут, брат, таких нет. Здесь другая сила нужна.

— Ничего, придет время — в железный кулак их зажмем. Немецкие оккупационные власти опорой нам будут. Тогда не одна Маседо будет у тебя и у меня… А она, между прочим, не из робких.

— Мне такие нравятся.

— Она, видно, жалеет тебя. Даже защищать стала передо мной. Действительно дурачком тебя считает.

— Ничего, полюбит, — убежденно заявил Чупан.

— Ну, пора уходить.

Хажа, прижавшись ко мне,, плакала. На какую‑то минуту она замолкала, прислушиваясь к разговору, а потом снова начинала всхлипывать. А я, прильнув к щели, прислушивался изо всех сил, хоть и очень болела голова, а звон в ушах не проходил. Камень в щели нагрелся от моего дыхания.

— Кричи, пусть они нас выпустят, — всхлипывая, дергала меня за руку Хажа.

— Так они и выпустят, — я опять прильнул к щели.

— Смотри‑ка, Назир, добыча к нам сама идет, — услышал я голос Чупана.

— Да это туренок той девчонки. Пристрелить его надо, а то по нему найдут этих щенков. Он за девчонкой как тень гоняется. Нет, не стреляй, ножом… Вот так.

Видно, он броском ножа убил туренка, слышен был лишь хриплый крик и шум падения.

— Ловко ты его, — сказал Чупан. — Захватим его с собой, в дороге жрать нужно.

— Что там? — спрашивала меня сквозь слезы Хажа, но я не ответил ей.

После их ухода мне вдруг стало еще страшней. Я вспомнил песню бабушки о молодом чабане, который погиб в пещере вместе со своей отарой. Он укрылся там от града, а скала обвалилась и закрыла ему выход. Два дня пел чабан, надеясь, что кто‑нибудь услышит его. А на третий голос его охрип, а голодные бараны стали есть друг у друга шерсть. На третий день, говорилось в песне, ничего уже не слышно было из пещеры. Чабана с отарой нашли, но было уже поздно. Когда я слушал эту песню, мне всегда бывало грустно и жалко молодого чабана.

А теперь вот мы сами закрыты в пещере, и никто не слышит нас. Помню, когда умирала бабушка, она велела поднять ее. Положили ей под спину подушки, и она немного приподнялась, словно сидела. «Ты зачем так?» — спросил я тогда. «А вот смерть придет, увидит, что я сижу, да, может, обратно и уйдет, подумает: есть еще у бабушки силенки». А нас никто и не поднимет даже. Мама будет искать нас в лесу и на речке, подумает, что мы утонули… и дедушку Абдурахмана они убили. Он‑то знал, где эта пещера и нашел бы нас. «Дедушка, дедушка…» — чуть не плача, думал я.

— Что нам делать? — всхлипывая, говорила Хажа. — Ну придумай что‑нибудь.

А что тут придумаешь. Кричи — не кричи, все равно никого рядом нет.

— Слышишь, что‑то шумит, — говорит Хажа.