В теснинах гор

— Сынок! — вырвался у старого мельника удивленный возглас. — Ты ли это? Или мне мерещится? — Отец сделал шаг, потрогал рукой рукав сына. А Магдилав поддержал старика, готового упасть.

— Я, отец! Неужели не веришь? Вот я жив.

— Вижу, сынок, вижу! — говорил он, положив на широкую грудь сына голову, и тихо заплакал. — Все считали тебя погибшим. И даже мать поверила. А я нет. Душой чувствовал, что ты жив.

Магдилав взял из дрожащей руки лучинку., положил в тамахши, усадил бережно отца на чурбан, который служил стулом.

— Как вы поживаете, отец? А где мать?

— Матери нет, сынок. Аллах вызвал ее к себе. Не дождалась, бедняжка, твоего возвращения. Дошли до нас слухи, что поймали тебя враги. Тут же и слегла она и больше не встала. Дай‑ка я посмотрю на тебя.

Магдилав забыл о своем лице, он горько заплакал.

— А где похоронили ее, отец?

— Рядом с твоими братьями, сынок. Бедняжки умерли в детстве от холеры, самому старшему было восемь лет. Страшные годы были. В селе умирали семьями, а мы с матерью и детьми убежали в горы, спасаясь от проклятой болезни, но не могли спасти детей. И мать тогда заболела, но выжила, а вот теперь лежит рядом с сыновьями… А что, сынок, с тобою, — будто только теперь старый мельник вгляделся в лицо сына — вместо крупного носа, над которым, бывало, добродушно смеялись аульчане, два отверстия — черные точки. И ушей нет. Голова сына была похожа на огромную тыкву. — О, великий Аллах! — прошептал мельник. — За что тебя так, сынок?

— Это Надир издевался надо мною, хотел коварный шах, чтобы я принял его сторону и пошел против своих. А потом велел слугам отрезать мне уши, нос и бросил в пропасть. Вот остался жив, видно, не суждено было еще умереть.

— Воля Аллаха! Что поделаешь, сынок. Будь проклят этот Надир, сколько горя принес он нам!

Всю ночь не спали отец и сын. Рассказывали друг другу о своих горестях, о новостях, каждый вздыхал глубоко. Старому мельнику пе верилось, что вернулся сын живым, но горько и обидно было, что он стал таким калекой. До него доходили слухи, песни о храбрости сына, он гордился им. А вот будто с того света вернулся Магдилав, его тополек высокий, его наследник сильный, что же, воля Аллаха, если вернулся он таким, не надо слишком убиваться, а то разгневается всевышний, ведь многие из гондохских ребят не вернулись из похода против Надиршаха. Не знают, где, в каком ущелье, горе гниют их кости. По всему Дагестану рассеяны могилы горцев.

Утром чуть свет встал Магдилав, надел папаху, старую бурку, которую мать так берегла, пока его не было дома — повесила ее к потолку с сухим тростником, чтобы моль не съела, и отправился на кладбище. Прошептал молитву у могилы матери и сказал: «Вот, родная, я вернулся, хорошо, что ты не видишь меня, а то сердце твое обливалось бы кровью». Ему показалось, что услышал он родной голос: «Мужчины рождены для трудностей, сынок, не терзай себя! Не на гулянье потерял ты свою красоту, а в бою с врагами. Будь и впредь честным, храбрым, если нужно не жалей и жизни ради свободы. Не мужчина тот, кто умирает в своей постели в лихую годину для родины».

Воображаемый голос матери успокаивал душу Магдилава. Но односельчан он еще стыдился, разве их удержишь от любопытства? Узнав, что вернулся Магдилав, которого в ауле все считали погибшим, пришли они в дом мельника поклониться герою, расспросить о приключениях. Казалось, они не замечали уродства Магдилава, восхищались его храбростью, говорили ему добрые слова, но каждый в душе жалел его.

«Кто захочет взять его себе в мужья?» — говорили они.

А Магдилав с первыми петухами шел в лес, на поле — работал не покладая рук. Аульский знахарь Хочбар сделал ему нос из воска, за что чей‑то злой язык дал ему прозвище «восковой нос». Глупые дети кричали, увидев его — «вот идет «восковой нос». Магдилав вздрагивал, как бык от укуса комара, но потом привык и к этому. Казалось, он постепенно забывал о своем уродстве, сердечная рана начала заживать, и только отец никак не мог свыкнуться с мыслью, что сын его одинок до сих пор: ему не терпелось баюкать внука в колыбели, которую так берег он еще с прадедовских времен. Часто думал мельник, на ком бы женить сына, кто бы из аульских девушек вышел за безносого и безухого сына его. Вел осторожные разговоры с сыном, но, увидев, как Магдилав отмахивается от них, раздраженно кричал: «Что же вечно будешь бобылем. Надо же обзавестись семьей, нам мужчинам, сам видишь, как трудно. Найдется заплатка по шубе, хоть нос и восковой у тебя, зато руки богатырские и сердце доброе. Им, женщинам, не нос твой нужен, а работящий мужчина им надобен…»