В теснинах гор

— Иди с глаз долой, — Абдурахман сердито отстранил его от себя. Ему неприятно было, что Чупан произносит имя его покойного друга. Еще отец рассказывал мне о его друге Халиде. Было это в то время, когда в горах появились первые колхозы. Много бандитов, бывших богатеев бродило тогда по нашим дорогам. Как‑то в то время Абдурахман заболел. Наверно, первый раз в своей жизни. Болезнь его была от молнии, рассказывал мне отец. Абдурахман шел как‑то к себе в лесную сторожку, была сильная гроза. Вдруг молния ударила в мощную сосну, Абдурахман был как раз рядом с ней. Он упал и потерял сознание. Нашла его жена. Он едва дышал. Привезли его в аул и по совету знахаря деда Давуда закопали в землю, одна голова торчала. Так и лежал он почти суткп, пока врачи из района не приехали. Они вылечили Абдурахмана, он быстро стал поправляться. А пока он болел, лес сторожить назначили его друга, известного в ауле охотника Халида. Был он не таким сильным, как Абдурахман, но таким же бесстрашным. Однажды он пошел в обход и увидел, как бандиты рубят лес и грузят его на подводы. Видно, узнали, что грозный Абдурахман заболел, и решили использовать удобный случай. Наверно, думали, что Халид не станет с ними связываться. Халид был один, а бандитов — человек пять. Но Халид не испугался и потребовал, чтобы бандиты следовали за ним в сельсовет. Порубщики стали было совать ему деньги, но он их нс взял, а стал наступать на бандитов. Тогда один из них схватил топор и ударил Халида. Нашли его через неделю, закопанным в лесу. Абдурахман очень переживал смерть друга, и теперь воспоминание о его гибели было для него тяжело. А этот ненормальный Чупан словно специально растравлял его.

— Ай, ай, ай, — голосил Чупан, — Абдурахман–дади сердится. Ай ай ай. — Он волчком кружился перед нами, дико вскрикивая, пускался в пляс, хлопая себя по бокам. — Хлопайте Чупану, хлопайте — Он женится на лесной королеве.

— Ведьма — тебе жена, — отворачиваясь, сказал Абдурахман.

— Не любит меня Абдурахман–даци, не любит, не любит, — задыхаясь, тараторил Чупан. Он почесывал заросшую щеку, а налитые кровью, злобные глаза его боязливо косились на Галбаца. Тот следил за каждым его движением.

— Чего тебе надо в лесу? — оборвал Чупана дед.

— Ха–ха–ха! Отдай Абдурахман мою королеву. Отдай, отдай! Вот тебе приданое, — и он высыпал из мешка шишки, огрызки яблок.

— Эх, Чупан, Чупан. Родная мать и та от тебя отвернулась, — устало сказал Абдурахман.

— Мать похороню скоро, — деловито заявил Чупан, запуская в нос грязный палец и выкатывая глаза. — Вот будет байрам. Приходи, Абдурахман, халву есть, ха–ха–ха, — подпрыгнул Чупан.

— Уходи, — махнул дед, — не то Галбаца натравлю.

— Хорошая собачка Галбац, хорошая собачка, — ненормальный попятился в сторону, боязливо оглядываясь на собаку. Вдруг, когда Чупан уже ушел довольно далеко, до нас донесся его крик, словно на него волки напали.

— Наверно, его убили, — сказала Хажа, но дед Абдурахман только рукой махнул.

— .Отчего он такой? — спросил я Абдурахмана, хотя уже слышал кое‑что о Чулане от аульских мальчишек.

— Трус он. Еще до войны все от армии увиливал, а как война началась — дезертиром стал. Всякие ядовитые травы ел, табачный раствор пил, чтоб по негодности не призвали, ну вот и отразил, говорят, себя, с ума спятил. Жена ушла, родная мать прокляла. В горах не прощают труса.

— Трус, а в самую глушь леса пошел, — сказал я. — Что он? Зверей не боится?

— Он в глушь и не пойдет. Хоть и придурковатый, а дорогу безопасную знает: по опушке леса. А там вдоль реки до самого аула дойдет, как стемнеет. Днем‑то ему прохода нет от сельских ребят,

5

Появление Чулана испортило настроение деду Абдурахману. Обычно вечерами он играл нам с Хажей на пандури или рассказывал всякие случая из своей жизни, но сегодня, поужинав, дедушка молча сел к горевшей на столе лучине и, надев очки, развернул замусоленную газету, которую постоянно носил во внутреннем кармане старой гимнастерки. В этой газете было написано о его сыне Хасбулате. Лучина сухо потрескивала, излучая слабый свет, и мы с Хажей пристроились рядом с Абдурахманом, хоть и знали, что дед вряд ли будет что‑нибудь рассказывать сегодня.

— Мне нравилось сидеть вот так вечерами при свете лучины. В ауле у пас была, как и у всех, коптилка, но керосина для нее чаще всего не было, и мать торопилась засветло состряпать что‑нибудь на ужин и гнала меня спать, да и какой интерес сидеть в темноте. А вот у деда Абдурахмана были хорошие сосновые лучины, и после темных ночей в ауле они казались мне лучше любой лампочки. Мы с Хажей держали по очереди лучину, а дед про себя читал о своем сыне. Мы хорошо знали, о чем там написано, ведь Абдурахман не раз читал нам газету вслух. Хажа знала статью наизусть, и она первая рассказала ее мне, когда я приехал сюда, в сторожку. Тогда я даже удивился, как она складно говорит, будто стихи читает.