В тесной комнате

Тетя Адель была из тех родственников, которых видят не чаще раза в год, обычно на День благодарения. И все же остальные одиннадцать месяцев и еще три с половиной недели она не давала нам забыть о себе. Розовый шарфик в универсальном магазине напоминал моей матери о тете Адели, как и какой-нибудь сувенир, замеченный где-то на отдыхе, который подошел бы ей и сочетался с ее обстановкой. Невозможно было представить тетю Адель в отрыве от ее дома, потому что он, образно выражаясь, был продолжением ее личности.

Она жила в мире, где ей было удобно, в мире духов, шифона и воспоминаний о далеком прошлом. В доме тети Адели, казалось, и время течет по-другому. Большие часы тикали не спеша. Фотографии мужчин в крахмальных воротничках и женщин, затянутых в корсеты, в платьях, украшенных оборками и рюшечками, смотрели из помпезных рамок. Массивные комоды красного дерева были покрыты шотландскими шалями, напольные лампы украшали абажуры с кистями. А полы покрывали богатые ковры с яркими узорами. Ее дом всегда казался утопающим в мягком свете. Она не любила ярких ламп и закрывала их пестрыми шарфами, благоухающими ее специфическими, остро и сладко пахнущими духами.

И в то же время в ней не было ничего скучного и бесцветного. В ней была живость, которую, казалось, было можно потрогать. Она сопротивлялась возрасту с поразительной яростью и одевалась так, как ей нравилось, вне зависимости от моды и времени года, невзирая на то что ее туалет, возможно, не соответствовал случаю. Волосы ее тоже были чем-то особенным. Они оставались одного цвета не дольше шести месяцев. Иногда они были красными, как ее губная помада и ногти. Иногда она отдавала предпочтение розовому оттенку, а порой сине-лиловому, как лаванда. Каждый раз, собираясь в Саванну, мы гадали, какого цвета будут ее волосы на этот раз. Иногда мои родители даже спорили на деньги, и отец или мать торжественно выкладывали долларовую бумажку, как только тетя Адель открывала нам дверь.

Случалось, что не выигрывал никто, потому что невозможно было вообразить какой-нибудь оранжево-красный цвет или переливы пурпурного и бирюзового. И потому тетя Адель всегда оставалась для меня тайной, загадкой, человеком, которого я видела, но никогда не знала. Ребенком я не испытывала желания познакомиться поближе с этой пожилой тетушкой в странных одеяниях.

Иногда она устремляла на меня пристальный взор и улыбалась. Улыбка ее не была недоброй. В ней было нечто заговорщическое, будто мне была известна тайна, которой она пожелала поделиться только со мной. По лицу ее скользила тень печали, и я инстинктивно чувствовала, что, чем бы ни была вызвана эта печаль, она не имела никакого отношения к настоящему. Ее печаль и боль коренились в прошлом, и ничто не могло их развеять, потому что ничто не могло изменить этого прошлого.

Было в тете Адели и еще что-то, что я скорее чувствовала, чем замечала. Она смущала мою мать. Что бы ни случалось с тетей Аделью или что бы она ни делала, моя мать старалась при этом не присутствовать. Когда мне было лет десять или чуть больше, я в первый раз услышала ее историю, пересказывавшуюся шепотом. Мало-помалу с течением времени я сложила вместе услышанные обрывки разговоров, хотя многого в них и недоставало. На самом деле история была довольно простой. Где-то в конце двадцатых годов, когда тетя Адель была еще молодой женщиной, она встретила человека, что насторожило ее родителей, так как он оказался коммивояжером и, кроме того, был не из Саванны, а откуда-то с севера. В молодости Адель Ловетт была, судя по отзывам, красива. Вероятно, она была похожа на тех многочисленных стройных молодых женщин с тонкой талией, которых мне доводилось видеть на старых фотографиях.

Молодой коммивояжер с севера взял ее штурмом, фигурально выражаясь, сбил ее с ее маленьких ножек.

Адель была уже девушкой в возрасте, и ее родители скрепя сердце дали ей благословение на брак, хотя сначала усиленно пытались отговорить свою единственную дочь от этого шага. Но Адель проявила стальную, несгибаемую волю. Ей было плевать на увещевания родителей. Она собиралась за него замуж, и этим все было сказано. Предполагалось, что свадьба будет скромной. Адель была уже далеко не юной. То, что родители Адели дали согласие на брак, вовсе не означало, что коммивояжер завоевал их сердца. Это значило только, что Адель, как никогда прежде, была полна решимости не сдаваться.

Свадьба намечалась на воскресное утро. В церкви собралось несколько близких друзей да члены семьи. Я так никогда и не узнала, в какой именно церкви должно было состояться это торжественное событие. И так как время, назначенное для церемонии, наступило и прошло, гости, пожимая плечами, начали потихоньку расходиться, и по прошествии времени всем стало очевидно, что коммивояжер не появится. Брат Адели, мой будущий дед, отправился в пансион, где остановился и жил жених, и ему сообщили, что коммивояжер отбыл рано утром в неизвестном направлении.