В тесном кругу

— Это значит, что она выглядит хуже некуда. Конечно, не мое это дело, но только вам обеим надо бы уехать отсюда в настоящий дом отдыха. И через две недели, ну пусть через три все опять станет хорошо и спокойно.

— А с ней ты об этом говорила?

— Нет.

— Ну ладно. Иди. Я сама ею займусь.

Итак, момент настал. Жюли набрала номер сестры.

— Впусти меня, — сказала она. — Мне нужно поговорить с тобой о чем–то очень важном. Впустишь?

— Ладно, иди. Только ненадолго.

Жюли с трудом узнала голос Глории. Может быть, уже не стоит торопить события? «Стоит, — сказала она себе. — Только не из–за нее, а из–за меня».

Комнату скудно освещал свет одного–единственного бра, и лицо лежащей в постели Глории едва виднелось в полумраке. Это когда–то свежее, гладкое лицо, так долго сиявшее счастьем, теперь сморщилось и напоминало усохший за зиму плод. В глазах застыли подозрительность и страх. Жюли протянула было руку, но Глория вздрогнула, словно желая отодвинуться.

— Да ладно, — бросила Жюли, — не хочешь, не надо. Я прочитала, что за ультиматум прислала тебе мадам Женсон. Лично я считаю, что это возмутительно.

— Что ты стоишь? — промолвила Глория. — Ты выглядишь ничуть не лучше, чем я. Садись. Полагаю, это не ты вызвала сюда бригаду с телевидения?

— Не я.

— Поклянись.

— К чему тебе клятвы?.. Что мы, дети? Ну ладно, раз уж тебе так хочется. Клянусь.

— Был момент, я подумала, что это ты. А главное, что ты им наговорила? Можно подумать, что ты прямо Золушка… Не очень–то это порядочно…

Жюли терпеть не могла подобных жалобных излияний, от которых у нее цепенело все внутри.

— Давай больше не будем об этом, — прервала она сестру. — Ты знаешь, Джина…

— Умоляю тебя! — застонала Глория. — Я слышать больше не желаю ее имени. Так что ты хотела мне сказать?

— Да, так вот. Представь себе, что нас не станет…

— Ты что, рехнулась? — прервала ее Глория. — С чего это вдруг нас не станет? Ты что, думаешь, эта дурацкая история с телевидением настолько меня расстроила, что я заболела?

— Конечно, я так не думаю. Ты лучше выслушай меня спокойно. Тебе скоро сто лет, а мне скоро девяносто.

— Ну и что из этого?

— Только то, что мы можем умереть. Глория, проснись! Посмотри, что с нами делается от малейшего огорчения. Неужели эта история с телевизионщиками действительно имела такое значение? Ведь это был пустяк!

— И тем не менее ты поспешила вывернуть перед ними душу наизнанку!

— Ничего подобного. Я просто сказала, что моя жизнь не всегда была легкой и приятной. И не в этом дело, в конце концов! Я говорю совсем о другом. Подумай, если мы умрем, что от нас останется?

— Пластинки.

— Какие пластинки? Старье на семьдесят восемь оборотов, которое дышит на ладан? У Джины — совсем другое дело. Она вошла в историю с помощью картинок, а картинки гораздо лучше противостоят времени.

— Допустим, — признала Глория. — Допустим, это действительно так. А ты что, знаешь какое–нибудь более прочное средство?

— Может быть, и знаю. Тебе не приходила в голову мысль о музеях, о надписях, запечатленных в камне?

Глория едва не подпрыгнула.

— Ты что, предлагаешь мне заказать себе надгробную доску? Гадость какая!

— Вовсе не надгробную. Доски ставят не только на кладбищах. Совсем наоборот. Есть нечто, что можно увидеть не опуская голову к могиле, а поднимая ее вверх…

— Я тебя не понимаю…

— Есть мемориальные доски…

— Ах вот оно что!

Глория разволновалась. Она лежала, сжимая на груди кулаки.

— Понимаешь, — продолжала Жюли, — в этом нет абсолютно ничего похоронного. Представь себе красивую мраморную доску с простой надписью, высеченной золотом: «Здесь жила знаменитая скрипачка Глория Бернстайн. Родилась в Париже первого ноября тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года», — а дальше свободное место, которое будет заполнено когда–нибудь потом.

— А что, дату рождения сообщать обязательно? — спросила Глория.

— Ну конечно. Именно это больше всего поражает прохожих. «Смотри–ка, ей, значит, уже сто лет!» — скажут они. И весь «Приют отшельника» будет тобой гордиться. Как ты думаешь, чем особенно привлекательны улицы и площади в городах? Именно своими мемориальными досками. Они придают дух истории местам, которые без них оставались бы похожими на все остальные. А ведь именно это мы и наблюдаем здесь. «Приют отшельника» — прекрасное и очень удобное место, но у него есть один недостаток: он слишком новенький. Ему не хватает патины, чтобы подчеркнуть его исключительность.

— Пожалуй, — проговорила Глория. Идея понемногу захватывала ее. — Постой, а как же Монтано?

— А что Монтано? Мы что, побежим ей докладывать? А когда она увидит сама, будет уже поздно. Если она и захочет заказать такую же доску для себя, видно будет, что она просто повторяет все, что делаешь ты. К тому же она не посмеет написать: «Родилась в Неаполе…»

— И еще переврет дату рождения, — горячо подхватила Глория. — Слушай, а это правда хорошая идея.

Внезапно ее лицо омрачилось.

— А ты? Почему ты не закажешь доску для себя?

Но Жюли заранее предвидела этот вопрос.

— Одной вполне хватит, — ответила она. — Иначе это будет похоже на кладбище.