В тесном кругу

— Нет. Я по поводу Альбера.

— Кто это — Альбер?

— Альбер Деррьен.

— О, черт! Ты уже пригласила Деррьена?

— Послушай, не будь идиотом. Это серьезно. Ты уже, наверное, и сам догадался, он интересуется нашими лыжами, и я должна сегодня дать ему ответ. Но мне бы хотелось, чтобы мы вместе все обсудили.

Я вспоминаю, что Поль мне посоветовал держаться подальше от ее дел. Я нахожу предлог, чтобы скрыть свои колебания.

— Лангонь будет?

— Конечно нет.

— Он бы мог что–нибудь посоветовать.

— Именно. Я предпочитаю решать сама. Рассчитываю на тебя. Скажем, в одиннадцать часов. Деррьен неплохой парень. Я ему еще не говорила про письмо, но скажу. Правда, так будет честнее?

— Как считаешь нужным.

— Милый Жорж, каким противным ты можешь быть! У тебя что, рот разорвется, если ты скажешь «да» или «нет»?

— Да, да. В одиннадцать часов, договорились.

В одиннадцать часов началась говорильня. Я только изложу ее содержание, не описывая все движения души Берты, на это ушло бы слишком много времени. Она курит, ходит по комнате, хватает меня за отвороты пиджака, садится мне на колени, поднимается, перечитывает анонимное письмо; я никогда не видел ее в таком волнении. Правда, игра стоит свеч: пан или пропал. Или Деррьен продемонстрирует достоинства лыж «велос», или Берта осрамится. Отсюда первый вопрос: Деррьен или не Деррьен?

Деррьен очень откровенно изложил Берте свое положение. Ему нужен успех, чтобы зачеркнуть все его неудачи. Ему перевалило за двадцать восемь, это значит, что у него мало надежд стать чемпионом. Для него тоже: пан или пропал. Он готов довериться «велосу», потому Что его друг Галуа, не сомневаясь, решил испытать эти лыжи. Испытания закончились трагически, ну и что, это был несчастный случай, он ничего не говорит против самих лыж.

— Деррьен немного неотесан, — говорила мне Берта, — но убедительно отстаивал свою точку–зрения. Он сделал замечание, показавшееся мне очень верным. Если лыжи «велос» будет испытывать первоклассный лыжник и выиграет две или три секунды у занявшего второе место, все решат: «Он еще прогрессирует». Никому не придет в голову идея говорить о лыжах, все заслуги будут приписаны таланту чемпиона. Если же не самый лучший лыжник (Деррьен, например), вместо того чтобы занять тринадцатое или четырнадцатое место, войдет в первую пятерку на престижных соревнованиях, удивятся все. Никто не подумает, что спортсмен на закате своей карьеры вдруг настолько усовершенствовался. Все решат, что это за счет лыж, захотят все про них узнать. Ты не считаешь, что такие рассуждения разумны?

Я с прилежным видом высказываю свое мнение. Мне очень не хочется, чтобы Берта заметила, насколько мне все это безразлично. Она продолжает свою тему.

— «По вашему мнению, — сказала я ему, — лыжи могут быть опасными?» Вопрос его изумил. «Опасными? Это бессмысленный вопрос». — «Но, может быть, они едут слишком быстро?» — «Но это как раз то, чего мы хотим. Это наше ремесло — быстро ехать. Мы деремся за десятые доли секунды и все готовы отдать, чтобы сбросить еще одну маленькую секундочку».

Деррьен почти умолял меня, бедняга, — продолжает Берта. — Он так трогательно просил меня не о триумфе, а только о приличном месте на соревнованиях, что позволило бы ему самоутвердиться, продемонстрировав замечательные свойства лыж «велос». Так что наши интересы совпадают. Я сказала, что подумаю.

— Подумала?

— Да я совсем заболела от мыслей. Жорж, ты хорошо знал папу, что бы он сделал на моем месте?

К счастью, Берта не дает мне времени ответить и продолжает, вся во власти своей навязчивой идеи:

— Боролся бы, пошел бы на любой риск. Если бы, конечно, не было этого письма. Я больше не могу спать.

Отсюда другая проблема: предупреждать или не предупреждать Деррьена. Насторожить его, но против кого, против чего?.. Долгие дебаты.

— Если он испугается, если откажется, ты понимаешь, Жорж, в какой ситуации мы окажемся? Где найти нового добровольца? А если он примет наше предложение, я измучаю себя сомнениями. Если бы ты согласился…

Берта смотрит на меня, заламывая руки. Я чувствую, что влип.

— Ты с ним поговоришь. Покажешь ему письмо, но шутя, как будто это какой–нибудь пустяк. Из этого даже моршо извлечь аргумент в нашу пользу. Ты ему скажешь? «Не значит ли это, что наши лыжи так испугали конкурентов, что они пытаются нас деморализовать?»

Я ее прерываю с невольной сухостью:

— «Наши конкуренты», «нас деморализуют», ты забываешь, что это твои дела. У меня нет никаких резонов в них встревать.

У Берты изменилось лицо.

— Извини меня, но я думала, что…

— Хорошо, я с ним поговорю.

Я предпочитаю уступить, чтобы этот разговор поскорее закончился. Все? Я могу уйти? Берта хватает телефон, назначает на этот же вечер встречу с Деррьеном. Его нет дома, но консьержка ему передаст.

— А если у него на вечер планы?

— Ничего, он их отменит.

— А Лангонь? Он рассердится, если ты будешь действовать за его спиной.

— Его надо немного подрессировать.

— А я? Если захочу вечером выйти?

— Ты? Выйти без меня?