В тесном кругу

— Так в том-то и дело, — отозвалась госпожа Женсон, — что Джина Монтано тоже отказывается с ними разговаривать. Она говорит, или пусть берут интервью у обеих, или она запрется у себя и никого не впустит. И они сидят сейчас возле моего кабинета, прямо на ступеньках. Представляете, что за картина?

Глория с неослабевающим упорством все мотала и мотала головой. Она даже не находила нужным отвечать. Ясно и так: нет и еще раз нет.

— Но почему же? — не выдержала госпожа Женсон.

— Потому что она лгунья, потому что она хочет воспользоваться моей слабостью, потому что…

— Но послушайте же, дорогая моя. Я знаю Джину. Она устроит что-нибудь такое, что они начнут выламывать у нее дверь. Потом она сделает вид, что они ее уломали. И они нащелкают с нее столько фотографий, сколько захотят. И все будут думать, что это именно она — настоящая и притом единственная столетняя дама. Вот чего вы добьетесь и больше ничего.

Глория закрыла глаза. Она думала. Госпожа Женсон совсем тихо шепнула Жюли:

— Мне кажется, она согласится.

Глория пошевелила губами, и обе женщины склонились к ней.

— Настоящая столетняя дама, — отчетливо выговорила Глория едва слышным голосом, — это я.

Председательша тяжко вздохнула.

— Она уперлась, — сказала Жюли. — Мне кажется, нам лучше оставить ее в покое.

— Но что же я скажу этим журналистам? — волновалась госпожа Женсон.

— Скажите им правду. Скажите, что здесь действительно живут две столетние дамы, но одна из них сейчас больна. Пусть отправляются ко второй.

— Жюли, пожалуйста, пойдемте со мной! Прошу вас, окажите мне эту услугу! Вы гораздо лучше меня сумеете все им объяснить.

Они действительно сидели там все впятером, окруженные грудой аппаратуры, и жевали сандвичи, но при их появлении дружно, как один, поднялись. Один из них, в куртке и каскетке с помпоном, улыбаясь двинулся им навстречу.

— Мадам, так значит, это именно вы…

Жюли не дала ему закончить.

— Нет, сударь. Я ее сестра. Все это довольно сложно, но вы сейчас все поймете.

И она начала свой рассказ. Он слушал и одновременно строчил в блокноте. Так-так… Пианистка? Отлично. А можно взглянуть на ваши руки? Потрясающе! Жюли Майоль? Да-да, через «й».

А Жюли уже не могла остановиться. После долгих шестидесяти лет настал наконец день ее славы.

— А давайте пройдем к вам, — предложил журналист. — Мы снимем вас дома и запишем ваш рассказ на пленку. Вы еще раз повторите все обстоятельства того несчастного случая. Если захотите, мы заснимем крупным планом ваши руки без перчаток. Прожить сто лет невелика хитрость, но вот прожить такую жизнь, как ваша, — совсем другое дело. Ради этого стоит сделать крюк.

Он говорил абсолютно серьезно, словно гурман в предвкушении вкусного блюда, и Жюли это не шокировало. В сердце ее поднималось в этот миг страшно забытое, невероятно нежное и очень сильное чувство — чувство, что она существует. Председательша радовалась, что все разрешилось так успешно, и, шагая рядом с Жюли, говорила:

— Спасибо вам. В конце концов, они ведь хотели интервью — вот они его и получат. Тем хуже для вашей сестры и для Джины. Пусть обижаются на самих себя. Знаете, то, что вы сейчас рассказали, это действительно потрясающе. Сколько страданий пришлось вам пережить! А для телевидения это просто настоящая сенсация! Да и для нашего «Приюта» тоже…

Жюли сидела в своей гостиной в клубах сигаретного дыма и говорила, говорила… Слова лились из нее рекой, и вместе с ними выплескивалось все, что годами ненужным грузом лежало в душе. Она чувствовала себя опустошенной и отмщенной… Она так никогда и не узнала, что именно в эти минуты Джина и Глория орали друг на друга по телефону, изощряясь во взаимных оскорблениях типа «интриганки» и «потаскухи, продавшейся ради рекламы»…

Когда Монтано перешла на неаполитанский диалект, Глория бросила трубку. Кларисса обнаружила ее лежащей без чувств. А Жюли, наконец выпроводившая пятерых своих мучителей, в первый раз почувствовала, как спину ей грызет новая, еще незнакомая боль.

Статья появилась в местной газете. Поместили и снимок Жюли. Особенно запоминался заголовок — «Мертвые руки пианистки». И к острову началось нашествие лодок, битком набитых туристами. Они щелкали фотоаппаратами и жужжали кинокамерами. Вокруг катера роем вились любители виндсерфинга, а водные лыжники едва не врезались в него, и при этом все дружески махали Марселю, который сердился и кричал самым неосторожным, чтобы убирались подальше. Обитатели «Приюта отшельника» разозлились не на шутку.

— Мы купили здесь дом, чтобы жить в покое, — говорили все вокруг.

Председательша на это отвечала:

— Наши старушки здесь у себя дома. И вообще, если бы кто-то из наших не выдумал эту глупость с телевидением, ничего бы и не было.

Но люди не унимались.

— Сделайте же что-нибудь, — кисло говорили они. — Хотя бы официально сообщите им, что нам не нравится, когда вокруг острова устраивают общественные манифестации. В конце концов, в мире есть и другие заведения подобного типа.

— Не забывайте, что они плохо себя чувствуют.

— Как это так? Еще вчера мы видели мадам Монтано в саду.