В тяжкую пору

— Товарищ генерал… Тимофей Андреич! Никаких признаков жизни. Поднимаюсь в люк, тереблю Мишанина за плечо. В ответ — нечленораздельное:

— М-м-а-а-а…

Склоненная голова неподвижна. Снова стон, и больше ни звука.

Но я слышу чей-то голос внутри машины. Лампочка не горит. В темноте ничего не разглядишь.

Из верхнего люка появляется молодой командир с «кубиками» в петлицах. Адъютант Мишанина. Я прежде лишь мельком видел розовощекого молоденького паренька. Теперь он не розовощекий и возраста не поймешь — зарос, почернел, перемазан.

Облокотившись на танк, спрятав за спину руки, лейтенант рассказывает неестественно громким голосом, не обращая внимания на мои вопросы.

— Ничего не слышу, контуженный. И генерал контужен. Очень сильно контужен. Пропускал дивизию, а его привалило вот этой стеной. Мы с механиком-водителем и радистом еле откопали. Думали, умер, но он живой. Ничегошеньки не слышит и не разбирается, что к чему. Мы его в танк спрятали. Я к нему залез. В этот момент радиста и водителя…

Лейтенант кивнул головой в сторону двух изуродованных трупов, лежавших метрах в десяти.

— Какие ребята были… Я что… Танк водить не умею. Да и руки от контузии трясутся… А генерала не брошу. Он, когда откопали, рукой показал — здесь, мол, стоять… Умру, товарищ комиссар, а генерала не оставлю…

Лейтенант не замечал, что по его лицу текут слезы. Трясущимися руками расстегнул гимнастерку и достал из-за пазухи пистолет.

— Клятву дал…

Больше ничего от адъютанта нельзя было добиться. Я уяснил себе одно: два полка миновали город, прошли на юг.

Вскоре мы стали нагонять бойцов. О штабе корпуса и о Рябышеве никто ничего не мог сказать. Теперь я уже не сомневался насчет плена — провокационный слух. Но все же — где Рябышев, где КП?

На этой дороге штаба явно не было.

От Брод начиналось еще одно шоссе, на юго-запад. Вернувшись в город, мы окраинами выбрались на него и, сделав не более двух километров, увидели на обочине КВ командира корпуса. Около танка, не останавливаясь, туда и обратно, как заведенный, шагал Рябышев.

Я видел комкора всяким. Но таким — никогда. Сильные надбровные дуги стянулись в одну разрезанную вертикальной складкой линию, навесом укрыли ввалившиеся глаза. От широкого носа легли вниз к углам рта глубокие морщины. Серые губы сжаты, не заставишь разомкнуть. На плечи небрежно наброшен кожаный реглан с бархатным воротником. Голова не покрыта.

Рябышев, едва кивнув мне, достал из нагрудного кармана сложенную вдвое бумажку.

— Ознакомься.

На листке несколько строк, выведенных каллиграфическим писарским почерком. Кругленькие, с равномерными утолщениями буковки, притулившись одна к другой, склонились вправо.»

37-й стрелковый корпус обороняется на фронте Нов. Нечаев — Подкамень Золочев. 8-му механизированному корпусу отойти за линию 37 ск и усилить его боевой порядок своими огневыми средствами. Выход начать немедленно».

Внизу подпись: «Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник»… в скобках печатными буквами: «Кирпонос». А над скобками — размашистая, снизу вверх закорючка.

— Перед Мишаниным заскочил на наш КП, — нехотя объяснял Рябышев. — С тобой как-то разминулись. Тут меня перехватил генерал-майор Панюхов, из штаба фронта, и вручил приказ… Было это в два тридцать.

— Ты встречался прежде с генералом Панюховым?

— Нет. Но фамилию знаю. Документы проверил. Подпись Кирпоноса. Точно. Приказ не липовый. Не надейся. И зло добавил:

— Может, «порассуждаем»?

— О чем рассуждать? Герасимов и Васильев не получили приказа…

Рябышев задохнулся.

— Как?.. Ведь посланы были офицеры связи…

— Герасимов и Васильев стоят на старых местах, а Мишанин…

Я доложил о Мишанине, о гибели Попова. Сказал, что остановил полк Волкова.

Дмитрий Иванович сел, опустил ноги в кювет, зажал голову руками.

Подошел Цинченко, но не решился тревожить комкора. Да и что он мог сказать! Нет связи ни с одной из дивизий. Не столь свежая новость, чтобы затевать разговор.

С юга приближалась какая-то легковая машина. Остановилась неподалеку. Из нее вылез знакомый полковник из штаба фронта. Небритый, с красными от бессонных ночей глазами, он сухо с нами поздоровался и вручил Рябышеву конверт.

Дмитрий Иванович сорвал сургучную печать, и мы увидели те же кругленькие, утомленно склонившиеся вправо буквы и ту же подпись — закорючку. Только текст совсем другой. Корпусу с утра наступать из района Броды в направлении Верба-Дубно и к вечеру овладеть Дубно.

Рябышев оторопело посмотрел на полковника:

— А предыдущий приказ?

Полковник не склонен был вступать в обсуждение.

— Выполняется, как вам известно, последний.

— Так-то оно так, — раздумчиво заметил Дмитрий Иванович. — Хорошо еще, что две дивизии на старом рубеже остались, и Волков держит дорогу.

Полковник его больше не интересовал.

— Цинченко, повернуть обратно дивизию Мишанина. Передайте начальнику тыла — обеспечить расчистку улиц в Бродах…

Тем временем полковник уже возвращался к своей машине. Я нагнал его.

— У меня ряд вопросов… Полковник недовольно обернулся.

— Какие еще вопросы? Приказ получили — выполняйте.