В тихом городке у моря

Когда Иван открыл глаза, было светло. Ярко и пронзительно светло, и он зажмурился. «Странно, – подумал он, – сейчас же ночь, часов двенадцать ночи, никак не меньше, непроглядная темень и страшный дождь. И почему светит солнце? Не просто светит – слепит в глаза! И день, белый день. Как странно, ей-богу».

Он шевельнулся, чтобы перевернуться набок, и тут же застонал – голову, руку и ногу пронзила дикая, нечеловеческая боль. Он закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел сероватый высокий потолок с крупным желтым плафоном. В нос ударил знакомый едкий запах – тяжелые, резкие, острые запахи больницы: йод, хлорка, влажное белье. И еще – запах несчастья.

– Ой! – услышал он высокий, незнакомый голос. – Вы проснулись? Сейчас, сейчас! Вы только не волнуйтесь! Я позову врача! Нонна Сергеевна! Громов очнулся!

В палату из реанимации Ивана перевели на следующий день. Он познакомился с хирургом, которая его оперировала, с милейшей Нонной Сергеевной. Она и рассказала ему про аварию:

– То, что вы выжили, молодой человек, чудо из чудес, уж вы мне поверьте! Просто загадка для медицины, нонсенс, если хотите. Да и вообще вам повезло, что через час после всего вас обнаружили. Еще час – и я была бы лишена возможности приятного знакомства. Ваше последнее свидание с нашим братом-медиком произошло бы в морге. Ну и то, что госпиталь военный, – тоже удача. Здесь, знаете ли, с такими сочетанными травмами врачи знакомы отлично. Ну, вперед и с богом! Мы свое дело сделали, а там уж… Надежды не теряйте. В конце концов, вы остались на этом свете. Значит, для чего-то и для кого-то! Ну а со всем остальным можно жить.

– Для кого-то? – переспросил Иван. – Нет, это вряд ли. А для чего-то? Ей-богу, не знаю.

Он попытался улыбнуться, но потрескавшийся рот не позволил. И снова громко застонал, не сдержался.

Кроме Ивана в палате было три человека. Четвертая койка пустовала. Сосед, лейтенант Коля Власов, балагур и весельчак, уверенно сказал, что это ненадолго, максимум на пару дней:

– Опять подвезут, не сомневайся. Здесь простоев не бывает. – Он выругался.

У Коли Власова не было половины ноги – отпилили по голень.

– И кому я теперь нужен? – сокрушался он.

Коля кокетничал – никто его не бросал. Ни родня, ни невеста.

Второй сосед был чеченец Асламбек. Оперировали ему загноившуюся кисть – рубанул топором. По-русски Асламбек говорил плохо, да и вообще был молчуном.

К Коле приходила невеста, юная белокурая Танечка. Она сидела на стуле и плакала, а балагур Коля ее веселил. Танечка приносила баулы с едой и пыталась подкормить и Ивана, и Асламбека. Ивану было неудобно, он отказался, а Асламбек объяснил, что свинину не ест. Танечка не поняла и обиделась. А Колька заржал.

Весь день, до глубокой ночи, возле кровати Асламбека сидела молодая женщина в черной одежде – жена Мадина. Мадина не говорила ни по-русски, ни по-чеченски – молчала.

Удивленный Колька поинтересовался у Асламбека, не немая ли у него жена. Асламбек хмуро ответил, что нет. Просто о чем говорить? Иван и Колька переглянулись.

Мадина не поднимала глаз ни на Ивана, ни на Колю. Не поднимала и на врачей. За мужем тоже ухаживала молча – молча кормила, молча брила его.

Наблюдая за ними, Колька строил рожи, делал большие глаза и крутил пальцем у виска – дескать, придурки! Шептал Ивану:

– Как думаешь, у них так всегда? А на фига тогда вообще?

Иван пожимал плечами.

К ночи Мадина уходила, но говорили, что ночует она в больнице, в подсобке у нянечек.

Родня к Асламбеку валила толпой – сестры, братья, снохи, дядьки и тетки. Все бурно и громко приветствовали друг друга, переглядывались и тут же испуганно замолкали, смущенно жались к стене и тихо переговаривались на своем гортанном, похожем на голубиный клекот языке. И почти сразу из сумок доставались судки и кастрюли с невозможно ароматной, незнакомой едой. Шумные кавказские люди всех пытались угостить – и пациентов, и врачей. Врачи, конечно, шарахались, а вот Коля ел и нахваливал. Иван отказывался – есть было больно, болели челюсть, оставшиеся зубы, губы, порванные в аварии. Да и аппетита совсем не было – с усилием и натугой осиливал жидкую манную кашу или пару ложек невкусного пресного супа.

Да при чем тут еда – видеть никого не хотелось. Слышать голоса было невыносимо. Терпеть – тоже невыносимо, как и думать о будущем. Да и вообще – жить было невыносимо. При чем тут аппетит?

Единственное, что спасало, был сон. Спать, спать, спать. И не просыпаться. Спал он почти весь день. А выспавшись за день, мучился ночью. Громко храпел веселый Коля. Тихо посапывал и постанывал во сне Асламбек. От ветра поскрипывал желтый фонарь за окном, отбрасывая на потолок короткие, размытые тени. Стояла невыносимая тишина, от которой начинало стучать в висках. Казалось, спал весь город. Не спал только он – не давали заснуть боль, горе и страшное, нечеловеческое, непобедимое отчаяние.

Одиночество. Опять одиночество. Зачем они нашли его, зачем спасали? Зачем спасли?

Какой все оказалось пошлостью, вся его семейная жизнь! Какой банальной, непролазной, дремучей пошлостью! Да и вообще вся его жизнь!