В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Однако апология фашизма у Шульгина не является безоговорочной и безусловной. Существует опасность того, что, достигнув власти, фашисты и сами могут превратиться в «сволочь»: будут издеваться над бесправным населением, станут хамами. Избежать этого можно, только если ими руководить будет человек «исключительного благородства и неодолимой властности» (с. 187–188).

Другой центральной в книге явилась еврейская тема. И в ней сквозит глубоко личное, пристрастное отношение автора. В своем волынском имении, накануне путешествия, Шульгин из конспиративных соображений отрастил бороду и стал, по собственному убеждению, неузнаваем — неотличим от старого еврея. Прогуливаясь по Крещатику, он с мрачным неудовольствием отмечает огромное скопление евреев, в четыре раза превышающее число русских лиц на улице; с Подола евреи переместились на Крещатик, из периферии в центр (с. 170). Но по зрелом размышлении он приходит к выводу, что евреям все же существующий коммунистический режим должен быть столь же враждебен, как и русским, поскольку он сковывает коммерцию.

Перед отъездом из Киева в Москву (конец первой части), не сумев перекрасить бороду, автор полностью ее сбривает[160]. Этот фабульный момент таит в себе, несомненно, символический подтекст: во второй части, насыщенной политическими дебатами и размышлениями, происходит как бы «сбрасывание масок» и у самого Шульгина, и у гостеприимных его хозяев. «Еврейский вопрос» при этом сохраняет все свое значение. Ему отведена целиком заключительная, 25 глава. Названа она «Возвращение» — на первый взгляд, потому, что описывает возвращение Шульгина в Москву из краткой поездки в Ленинград. Но название содержит и другой, более важный смысл, так как относится и к отъезду Шульгина из СССР. И вот в этот прощальный момент повествование превращается в воображаемый монолог автора, обращенный к воображаемому же («коллективно-среднему») еврею («хорошему человеку»), названному в книге Липеровичем. Для вящего эффекта автор в этой главе прибегает к комическому, издевательски-игривому передразниванию еврейской речевой манеры. Так сильна вера Шульгина, что падение коммунистического режима неизбежно и переворот разразится в ближайшие же месяцы или недели, что все рассуждения практически сведены к доброму совету евреям срочно оставить Россию, хотя бы временно эвакуироваться (пусть и в Палестину), чтобы спастись от неминуемого погрома (с. 404–411).

Обе центральные и независимые друг от друга тематические линии: фашизм и еврейский вопрос — внезапно скрещиваются в конце книги, в разделе, названном «Эпилог. Одиннадцать заповедей, или речь, которая не была сказана» (с. 414–461) и содержащем выступление Шульгина перед воображаемым судом в Киеве (состоящем почти сплошь из евреев). Эту речь, по словам автора, он твердил себе всю дорогу, начиная с Киева, и она резюмирует все основные политические идеи, поднятые в Трех столицах. В его «последнем слове» снова звучит апофеоз фашизму, взятому не как конкретный политический феномен, а как универсальный идеальный принцип, призванный устранить такую историческую аберрацию, как демократия. Здесь снова повторяется, что фашизм и коммунизм «в отношении тактики» — два родных брата. О себе автор говорит: «Я — русский фашист», а основателем русского фашизма называет Столыпина, бывшего, по его убеждению, истинным предтечей Муссолини (с. 421–423). Столыпин, Ленин, Муссолини делали ставку на инициативное, хорошо организованное меньшинство; «это же дело продолжает барон Врангель, создавая из остатков своих белых армий ячейки, из которых в будущем вырастет русский фашизм» (с. 422). С самодержавием демократий покончено; управляло всегда меньшинство. При демократическом строе это держится в тайне, заслуга же Ленина и Муссолини в том, что они тайное сделали явным. Но это не значит, что большинство надо держать в состоянии «скотов бессловесных». Муссолини умен потому, что сохранил парламент. Вторя аргументам своего спутника в «Слипинг-каре», Шульгин далее заявляет перед коммунистическим Синедрионом: «Но я хотел сказать, что советская конституция по существу вовсе не является рот затыкающей населению. Я считаю идею советов довольно удачной, а идею профессионального представительства, наряду с территориальным, заслуживающей самого серьезного внимания. Если бы выборы производились свободно…» (с. 422–423).