В тот день…

Он прошел в терем Дольмы. Миновал сени и оказался в центральной части строения – истобке. Это была самая старая постройка, что можно было определить по ее стенам из сосновых бревен, ставших от времени серебристо-голубыми. Постройка и сейчас выглядела очень прочной, а когда-то это довольно обширное помещение было, видимо, единственным обиталищем предков Дольмы, в нем жили и хозяева, и челядь, и наверняка даже скотина. Но с тех пор дом разросся, появились новые пристройки разного размера и назначения, и бывшая истобка превратилась в настоящий богатый терем. Так, в верхние горницы вдоль бревенчатой стены вела лестница с резными перилами, потолочные балки подпирали два ярко расписанных массивных столба, в мощных стенах было прорублено широкое окно – такие называли красными. Ставни окна в затейливой резьбе в виде кружочков, квадратов, завитков – этакое резное кружево. Сейчас, по теплой поре, оно было распахнуто, вдоль него шла лавка и стоял покрытый белой скатертью стол, на котором – бабская прихоть – свежие цветы в глиняном кувшине. Мощные половицы выскоблены добела и в центре покрыты полосатыми дорожками, а по углам, поближе к окну, красиво смотрелись расписные лопаски[62] прялок с оставленной куделью: появится у хлопочущих по хозяйству женщин время – сядут, будут сучить нить. И все в этом деревянном, богато украшенном покраской помещении было подчеркнуто добротно и уютно. Даже обмазанная светлой глиной печь-каменка в углу очищена по летней поре от сажи, а у продуха в крыше для дыма сметена копоть. Понятное дело, это в зимнюю пору каменка гудит не переставая, чтобы обогреть истобку, а по теплой поре все больше готовят в большой печи на хозяйском дворе да на воздухе. В истобке же обычно собирается вся семья во время ненастной холодной погоды, сейчас же все разбрелись по двору, каждый своим делом занят… или от дела линяет, как тот же невесть куда умчавшийся, раздосадованный потерей наследства младший Колоярович Радко. А вот старший, увечный Вышебор, сейчас где-то в верхних покоях – можно различить его недовольный, что-то требующий голос. Оттуда его и свозят, когда увечный дружинник пожелает, – и специально для этого вдоль длинной стены истобки напротив лестницы ведет наклонный спуск без перил.

Кроме доносившегося сверху ворчливого голоса Вышебора в истобку долетали только звуки с улицы – где-то куры кудахтали, доносилось воркование голубей под стрехой крыши, во дворе кто-то переговаривался, слышалось, как бухают топором, – дрова для печки заготавливают. Озар стоял в проеме дверей, потом прошел в красный угол справа напротив входа, где раньше должны были стоять изваяния богов-покровителей. Теперь же тут висела икона, украшенная вышитым рушником. Волхв остановился перед ней, смотрел на строгое изображение победившего в этой земле иноземного бога. Строгое продолговатое лицо, глаза пристально смотрят, кажется, прямо в душу. Это перед ним бил поклоны Дольма и его нагулыш от портовой шлюхи. Теперь же все семейство подходит, кланяется. А старые божества, измазанные и выщербленные, отданы за ненадобностью мальчишке для игры. Да и тому они уже надоели.

Серые глаза Озара смотрели на Иисуса на иконе так же строго, словно он хотел что-то понять, а может, и поразить взглядом непонятного ему Спасителя, объявленного на Руси главным божеством. Волхв стоял так неподвижно и тихо, что сошедший с лестницы хазарин Моисей даже не сразу его заметил. И невольно вздрогнул, когда волхв, даже не повернувшись, резко сказал:

– А ну, поди сюда, хазарин.

Моисей повернулся. Худой, смуглый, лицо костистое, с вмятинами шрамов на щеках и подбородке. Волосы у хазарина густые, смоляные, но выбриты сзади до затылка, а вот на темени густо курчавятся, ниспадая до глубокой переносицы над крючковатым носом. Такие же иссиня-черные и его усы, и небольшая холеная бородка. Сколько ему лет? Да сколько угодно. Выправка у Моисея воинская, такие легки и поджары долго, да и седины почти нет, только морщины на лице, перемежающиеся со шрамами, указывали, что немало пережил и повидал этот потомок Хазарии.

– Подойди, я сказал тебе, Моисей.

Хазарин, еще вчера такой тихий и зажатый, готовый к тому, что тот же Добрыня прикажет его схватить, но избежавший этого, сегодня выглядел куда более уверенным. И даже смерил подзывавшего его волхва тяжелым, неприязненным взглядом.

– Ты будешь мне приказывать?

Озар негромко рассмеялся, но скоро умолк, внимательно рассматривая Моисея. Он еще в бытность свою служителем на капище знавал немало таких воителей – отчаянных, но не сильно разумных и даже порой словно бы потерянных, пока они не находили того, кому могли предложить свою службу. Вот и этот тоже чувствовал себя неуязвимым при прославленном Дольме, а теперь явно пытался поднять свое положение при Вышеборе. Глупо. Вышебор пусть и родня погибшего, но свое уже отслужил и былой власти не имеет.

И все же Озар сказал, кивнув наверх, откуда еще недавно слышался громкий голос старшего из Колояровичей.

– А ты, как погляжу, уже нашел того, чьи приказы готов исполнять?