В тот день…

А ведь и ранее у него были жены – четыре водимых[25] супруги имел Владимир, когда поклонялся старой вере. И это не считая полюбовниц без числа, каких собирал отовсюду, где какая на очи ему попадется. Целый терем заселил князь любушками своими в загородном имении Берестове, да только все это до Анны было. Теперь же, как и положено у христиан, одна у него жена, одна царица… раз уж титул княгини она ниже своего достоинства считает. Ну и пусть ее так кличут. Ей – утеха, Владимиру – слава.

Анна наконец появилась на высокой лесенке. Сходила, будто плыла. Покачивались длинные подвески, блистал каменьями лор[26], диадема вон та же цареградская. Ей поклоны все отвешивали, а она и не глянет, идет, горделиво вскинув голову на длинной, как стебель цветка, шее.

Владимир шагнул к своей царице. И подумалось: ранее, когда жил тут куда проще, он мог бы запросто обнять свою жену за плечи, шагнуть с ней вместе под расписную арку выхода навстречу лучам солнца… как и ныне выходил бы какой-нибудь счастливый купец со своей ладой милой, как он сам некогда выходил с другими любушками… с Рогнедой.

Но о бывших думать сейчас не стоило. Особенно о Рогнеде. Да и не должен он, носящий пурпур, уподобляться простым смертным. Он выше. И сам это понимал, и Анна так поясняла. Владимир соглашался с ней. Теперь его удел будет особым. Поэтому лишь протянул царице руку, посмотрел, как маленькая, мерцающая каменьями перстней ручка легко легла на его сильное запястье.

Княжий дворец был из камня, еще бабкой Владимира княгиней Ольгой возведенный на Горе киевской. Арка выхода на крыльцо, красиво расписанная узорами, как исстари любили на Руси терема украшать, притягивала взор, но была довольно низкой – уж как построили. А как выйдешь – солнце так и освещает, бьет в глаза. А если прищуриться, то первое, что видно, – это расставленные по двору бронзовые изваяния, какие Владимир привез из завоеванного им Корсуня. Больше всего ему нравилась квадрига летящих коней в бронзе. Скакуны как живые получились, только Владимир все еще не решил, тут ли оставить или водрузить на какое иное место. Но не сейчас же думать об этом!

Вслед за Владимиром и его царицей выстраивалось шествие, тиуны[27] учтиво указывали нарочитому люду, кому где стать в процессии, но приближенные и так уже знали каждый свое место, не толкались, как ранее бывало. Впереди же шли ромейские священники с блистающими на солнце крестами, хоругвями, кадилами, окуривая путь венценосной четы ароматом ладана. Сладко пел хор, сперва юные мальчишеские голоса, потом солидно подпевали дьяконы. Пышной процессией вышли они из ворот княжеского подворья, двинулись по мощенному плахами проходу между дворами туда, где на широком месте на возвышенности должна была проходить церковная служба. Народу вокруг собиралось немало, и хотя киевляне уже стали привыкать к пышным выходам князя и его свиты, присутствовать при молебнах Владимира им нравилось. Празднично, красиво, нарядно. Всем любо было поглядеть, как это оно, новую веру вводить.

В сей день служба должна была пройти на месте бывшего капища старых богов. Сейчас там возвышался высокий деревянный крест. Светлое выструганное дерево в лучах солнца казалось золотистым, верующие христиане украсили его свежими цветами. Владимир сказал всем, что здесь будет церковь во славу святого Василия, именем которого он был окрещен. Неподалеку уже лежали штабеля досок и каменные блоки для постройки. Но пока построят, можно и под синим небом провести службу во славу истинного Бога, перед высоким деревянным крестом.

Владимир сам не очень понимал, что чувствует, глядя на крест. Но что трепет в душе был куда сильнее, чем когда на идолов поглядывал, – несомненно. Хотелось разобраться в этом чувстве, понять, что так волнует душу. Но отвлекало мирское. Как отнесутся все эти ромеи заносчивые, когда увидят, что службу проведет не их епископ Иаков, а назначенный для этого Владимиром Анастас Корсунянин. Тот, кто еще в завоеванном Корсуне объяснял Владимиру все, что касалось новой веры, поучал, давал советы, исповедовал. И Владимир хотел, чтобы главой его церкви в Киеве стал выбранный им священнослужитель.

Анастас вышел вперед, худощавый, темноглазый, в белой камилавке и темном длинном облачении, на котором сиял серебряный крест на цепи. Он поклонился и начал вести службу, не обращая внимания на легкий ропот стоявших за князем византийцев. Зычно звучал его голос, пел хор, в воздухе плыли завитки ладана. Анастас подготовился отменно, к служению не придерешься. И ромеи постепенно умолкли, склонили головы. Даже Анна подле Владимира заулыбалась. Сказала мужу, чтобы он понял ее по-русски:

– Лепо. Ох, лепо мне.

Что ж, если сама царица довольна, то и другие ромеи не будут пенять.

Однако те все-таки пеняли. Уже после службы и последовавшего за ней пира, когда кажется, что на сытое брюхо и ворчать не будешь, эти все же разошлись.

– Кто таков этот Анастас? Отчего его возвысил, отринув тех пресвитеров, каких отобрали для служения в самом богохранимом Константинополе?