В тот день…

Так что на супружницу Владимира Добрыня, по сути, не обижался. Нравилась она ему. Вон какие порядки за столь короткий срок на Горе киевской завела, на службы ее церковные народ стекается, смотрит, слушает; а еще она людей нужных привечает, на пирах не стыдится подозвать ближников супруга, знает, кому какое слово сказать. Язык она учит быстро, вникает во все дела. Сейчас вроде как в сторонке за рукоделием сидела, но не пропускала ни слова из того, о чем Владимир с ее евнухом Евстахием речь вел, и в какой-то миг отложила пяльцы, повернулась.

Добрыня тоже прислушался. Этот полный гладколицый Евстахий, по мнению Добрыни, был самым непростым из прибывших с Анной ромеев. Он вроде как глава цареградского посольства, с ним Владимиру чаще всего приходится дела вести, но все при дворе киевском уже поняли, что этот муж обрезанный не так-то прост. И как бы Владимир ни наседал на него в своих интересах, Евстахий всегда умел высказать собственное мнение. Даже слово Анны теперь, когда она стала супругой этого варвара, для евнуха не много значило. Ибо она, даром что порфирогенита, уже не столько цесаревна ромейская, сколько жена опасного соперника Византийской державы.

Сейчас Владимир обсуждал с Евстахием возможную доставку греческого огня[101]. Дескать, раз он теперь родня базилевсов из Константинополя, то отчего бы с русским родичем не поделиться этим оружием?

Такого даже Добрыня не ожидал от сестрича. Вот же отчаянная голова! Да ромеи ни за какие блага свое тайное оружие никому не передадут! Правда, ранее они и царевен своих порфирородных не отдавали в жены правителям других государств, а вот же она, Анна Константинопольская, сидит на покрытом ковром кресле под расписным деревянным сводом, качает головой, так что вдоль лица колышутся жемчужные грозди подвесок. Видать, сама поражена дерзостью мужа.

Однако евнух Евстахий оставался спокоен. Лишь брови его чуть шевельнулись в первый миг – только так осмелился выразить посол ромейский неудовольствие требованием князя.

А Владимиру хоть бы что. Чуть подался вперед, упершись рукой в колено, смотрит из-под обвивающего чело блестящего венца.

– А не пришлют мне твои базилевсы смесь горючую, то учти, я могу и сам за ней в Царьград нагрянуть.

Евстахий потер пухлые ручки у груди. Они казались такими маленькими на фоне его облаченного в хламиду круглого тела.

– Удивляете вы меня, пресветлый архонт. Поэтому я кое-что поведаю. Был в прошлые годы на Руси правитель, Игорем звавшийся. Дед ваш, если не ошибаюсь? Вот и осмелюсь напомнить, что некогда он тоже хотел получить греческий огонь и пошел с флотом на богохранимую нашу империю. Вы ведь знаете ту историю? Как и знаете, чем она закончилась. Сгорели корабли Игоря Киевского в море, мало кто спасся тогда[102]. Разве для вас это добрый пример для подражания? И Свендослав, отец ваш прославленный, воевал с ромеями в надежде получить ту горючую смесь. Но тоже как-то так… не вышло у него. Вы из архонтов Руси самый везучий: вам удалось добиться того, чего не сумел никто в целом мире, – получить руку цесаревны и породниться с императорами ромейскими. Вот и цените это, ибо теперь много о чем мы сможем договориться, однако отнюдь не о горючей смеси. Ибо это великая наша тайна и мастера, знающие ее, спасением своей души клянутся, что никому ее не откроют. Вы ведь понимаете, как это сильно – поклясться спасением души? А, новообращенный Владимир?

Владимир вздрогнул. Став христианином, князь часто вспоминал о своих былых деяниях и понимал, как много грешил в прошлом. Что ж, теперь ему надо молиться и молиться, чтобы спасти душу для Царствия Небесного. Тут уже не до угроз, тут позаботиться о себе самом нужно.

Князь ни на миг не сомневался, что после земной жизни есть еще и жизнь духа. Видел он не раз, как менялся облик умерших, когда их покидал земной дух, – казалось, лица становились одинаковые, менялось их выражение, душа исчезала. И что теперь, куда денется душа самого Владимира, если светлый Ирий для него заказан? А может, и не было его никогда, Ирия этого, если, как говорят, и небо, и землю сотворил тот, кого называют Творцом?

И уже маловероятно, что Творец создал славянский Ирий. Может, где-то и есть уголок небесный, где обитают пращуры русского князя. Но тот уголок уже переполнен жившими до Владимира, а ему самому открывалось нечто иное, более великое – целое небо. Для его души. Если он спасет ее. И он должен это сделать. Разве не обязан он теперь постараться выполнить все необходимое для вечной жизни после смерти, если уж ему удалось столько свершить за свою непростую бурную жизнь? Хотя сам себе Владимир признался… а еще корсунянину Анастасу на исповеди говорил… что душу спасти очень непросто.