В тот главный миг

Женился Нерубайлов случайно. В сорок третьем получил тяжелую рану в живот. По мнению врачей, случай был безнадежный. Он лежал в боксе, в плохо побеленной палате. Их было там всего трое — тяжелых. Врачи их осматривали, сестры ухаживали, но слова «безнадежный случай» витали в самом воздухе палаты. Когда Нерубайлов понял, что жить осталось недолго, он как-то весь успокоился, стал припоминать детство на хуторе, лошадей, отца — старого казака, так и не примирившегося с Советской властью и колхозами, мать, бодрую, живую, по-южному крикливую, не способную минуту прожить без работы. Вспоминал свою службу в кавалерии, смотры, скачки, запах конюшен, слепую веру в легкую победу над любым врагом, которой полна была армия тридцатых годов. Вспоминал сорок первый год, бои, ребят, умиравших у него на глазах. Вскоре им предстояло встретиться на том свете, если, конечно, он существует... Наутро в палату пришла новая санитарка, глазастая, тоненькая девочка с косицей. Она не отходила от их постелей, особенно привязалась к  одному из раненых, но он умер, а Нерубайлов ожил, поднялся, уехал воевать и в письме в госпиталь предложил «любезной Лизавете Тимофеевне ожениться с ним, как положено, чтобы создать семью и поставить ее на полное боевое довольствие». Девчонка согласилась. Но ни тогда, ни позже так и не узнал Нерубайлов, почему она пошла за него. Ведь не любила.

После войны, когда он прибыл из Германии комиссованный вчистую, поселились они в Касимове, где у Лизаветиной матери был домик на берегу Оки. Казалось, вот оно начинается, счастье. Такую войну сломал мужик, выжил, вернулся хоть и со шрамами, но не потеряв сил и желания работать. Есть жена, есть дочь, есть дом, а у кого это было тогда в таком полном наборе? А счастья все ж не было. Очень скоро убедился в этом Нерубайлов, Сначала пробовал добиться жениной любви, работал день и ночь, но ни подарки, ни деньги не помогли. Глаза ее смотрели с такой скорбной тоской, что сердце Нерубайлова закипало злобой. Тогда он начал зашибать. И в одно из воскресений не обнаружил вдруг в домике ни жены, ни ребенка. Нерубайлов собрал свой «сидор», да и подался в Сибирь.

...Он выбросил землю, выскреб выходящую наружу породу так, что она засверкала, как начищенная сталь, и вылез наверх. В этот миг подъехала Альбина. Она спрыгнула с лошади, поздоровалась с Нерубайловым и соскочила в шурф. Он смотрел на ее тонкую фигуру и думал о своей жене. Вспомнил, как пришел раз с работы веселый, голодный, увидел ее  за вязанием у стола и во внезапном порыве нежности провел рукой по ее щеке. А потом пришлось выйти наколоть дров, и из окна он увидел, как она у рукомойника отмывает щеку, как с искаженным лицом трет и трет кожу, чтобы сорвать, отскрести следы его ласки. Вот тогда-то он. по-настоящему вдруг понял, как безвозвратно он нелюбим.

Альбина уже карабкалась наверх, он протянул ей руку, и она сказала:

— Спасибо, Иван Христофорович. И за шурф спасибо. Прекрасная работа.

Пока она шла к канаве Хоря, ведя за собой под уздцы лошадь, он смотрел на ее ловкую походку, на высоко поднятую голову в накомарнике с забранным верхом и думал, что эта женщина тоже не кажется ему очень счастливой. Эта мысль отчего-то утешила его. Он сидел на краю шурфа, курил, обдумывая свое положение. Блатные не успокоятся — это ясно, перевес сил на, их стороне, и солдатская умудренная сметка Нерубайлова искала, взвешивала возможности обороны. Первая мысль была: не подведут ли Колесников и Седой? В Чалдоне он не сомневался — солдат солдата всегда выручит. Решение, которое он принял, сводилось к двум основным пунктам. Во-первых, быть все время на людях, во-вторых, спускаясь с гольца на ужин, идти с Колесниковым и Седым.

На поляне, за длинным столом, наскоро сбитым из жердей, ужинали Колесников, Соловово и Пашка, брат завхоза. Нерубайлов сходил к ручью, вымылся и тоже стал есть. От сытной еды стало тепло, уютно, дремотно. Покончив с борщом, он положил на хлеб кету и собирался уже поднести ее ко рту, как вдруг Глист дважды прицельно плюнул ему в котелок и на хлеб и отскочил. Сидевший рядом с ним Шумов оцепенел. Колесников и Соловово онемело смотрели на происходящее. Аметистов злорадно усмехался. От поляны неспешно спускались плечом к плечу Хорь и Лепехин. Вот оно — началось! Нерубайлов шагнул и, прихватив за донце котелок, плеснул остатками борща в лицо Аметистова. Завязалась драка. Сверху от палаток бежали Васька Чалдон и Пашка. Федор и Санька, глядя на драку, растерянно топтались у костра.

Нерубайлов страшным пинком сшиб Глиста и бросился на Хоря.

— Прекратить,— подбегая, кричал Порхов,— немедленно прекратить!

Он ворвался в середину и остановился.

— Вы ранены? — Альбина вытерла кровь с лица Колесникова,

— Упал,— сказал он,— тут вот поскользнулся.

АЛЬБИНА

Она проснулась от прикосновения. Не раскрывая глаз, вся еще в вязком утомлении вчерашнего дня, сквозь ресницы глянула перед собой и увидела Порхова. Он сидел над ней на корточках, склонив голову. Пальцы его с неторопливой ловкостью расстегивали застежки ее спальника.