В тот главный миг

— Эти разговорчики, кореш, для грудных запаси,— хохотнул Хорь.— Я, братишка, советский. Нет мне резону отсюда сматываться.— Он стал серьезен.— Ты, Лепеха, пойми. Тебе выгоднее со мной идти. А тогда маршрут иной. На Охотку, может, даже хуже, чем на Читу. Подальше, зато со смыслом. У меня кореша как грибы: что под березой, что под осиной. В Чите, Иркутске, Томске, по всей Железке и в Питере, и в Москве.

— Слушай сюда, Хорь,— сказал Лепехин, сверля его кабаньими глазками,— я тебя в деле видел в скажу: меня ты не стоишь. На хитрости ты скор, а на сполнение — не ловок. Я это тебе не так говорю, я на войне четыре года отмахал, унтер-офицером был, а все твои штуки с войной не сравнятся. Говорю тебе так: я пойду на Охотку, а на Читу — без меня пойдешь. Я иду на Охотку, и Актер со мной. Вдвоем идем — проводник нужен. Алеху с собой берем и штук пять лошадей— не мене. Вот так я это дело понимаю.

Хорь, причмокивая губами, слушал Лепехина с видом полного равнодушия. На самом же деле он был оскорблен до глубины души. Этого типа он выволок из лагеря. Без его связей, без его работы он и сейчас бы гнил там, за проволокой.

— Власовец вонючий,— сказал он сквозь зубы,— мало вам русские харю-то кровью умыли. Сволочь ты. Кто послал корешей в Иркутск, чтоб тебе «ксиву» оформили? Кто уговорил «отпускных», чтоб они подрядились в партию? Кто плановал над побегом? Кто своего добился? Ты, вошь тифозная?

Лепехин не отвел взгляда, и взгляд этот был тяжелый, завораживающий.

— Что было, то было, Хорь,— сказал он и притянул карабин поближе к бедру.— А теперь, как я скажу, так и будет. И ты не рыпайся, паскуда,— он вскочил одновременно с Хорем, и ствол карабина, упершись тому в грудь, заставил Хоря сесть.— Хочешь войну со мной начать? Тут морга нет, так сгниешь.

Хорь молча разглядывал Лепехина. Вышло не так, как он ожидал. Кореш становился врагом. А это всегда опасно. Надо было торговаться. Ссориться с Лепехиным не время.

Затопали сапоги, в отверстие взглянула голова Глиста.

— Хорь,— сказал он, облизывая губы.— Тут эти... канавщики... просят, чтоб их до ветру пустили. Как скажешь?

— Пущай под себя ходят,— угрюмо пробормотал Лепехин.— Недолго им землю марать.

— А потом,— полюбопытствовал Глист,— отпустим их или как?

— Отпусти,— сказал Лепехин,— милосерд больно, зелень! А кого потом в свидетели позовут?

— Пришить я их не дам,— сказал Хорь холодно и уперся взглядом в Лепехина.— Ты, скотобаза, в Китай попрешь, а нам тут работать. Нас возьмут — я за всю мокреть ответчик? Или он? — Хорь кивнул на обомлевшего от его слов Глиста.— Чтоб «вышка» сразу?. С нами они пойдут.

— Правильно,— завопил Глист,— да и веселей! И дорогу они знают!

— Цыц,— рявкнул Лепехин.— Пошел отсюда!

Глист исчез и тут же всунулся опять.

— Так до ветру-то пускать?

— По одному,—сказал Хорь,— и под охраной. Актер пусть водит, а ты сторожи.

Глист исчез. Затопали, удаляясь, сапоги.

— Вот так, Лепехин,— сказал Хорь,— шуму от тебя много, толку нет. Все пойдут со мной. Под охраной. Под Читой мы их бросим где-нибудь, подальше от жилья. Но пришить — не дам. А ты как знаешь.

— Ухожу,— встал Лепехин.— Я б и тебя, шкуру, мог бы зараз на тот свет отправить,— он похлопал по прикладу,— да живи! Хрен с тобой.

Хорь, скрывая озлобление, следил, как он идет к выходу. С Лепехиным расставаться ему было нельзя. Такой в тайге лучше десяти Глистов.

— Ладно,— сказал он, когда Лепехин уже наклонился выходить,— мир. Давай столкуемся.

Лепехин остановился и посмотрел на него от входа, напружив жилистую красную шею.

— По-божески,— пояснил Хорь,— я тебе, ты мне. Садись.

Лепехин вернулся и уселся, недоверчиво глядя на него.

— Раз тебе всюду крышка и только Китай — щель, пойдем на Охотку. Но пойдем все,— сказал Хорь.—- На границе, коли тихо пойдет, я тебе канавщиков отдам, что хочешь с ними делай. Но до тех пор, пока они со мной, они будут живы.

— Будь по-твоёму,— согласился Лепехин.— Но коли схитришь, гляди.

Лепехин вышел. Хорь прикинул: первое — надо потолковать с канавщиками. Тут надо не мазать. Работать точно. Чтоб вокруг Порхова и Альбины не гуртовались. Припугнуть. Лепехин в этом очень пригодится. Страх нужен. Без него могут что-нибудь отчубучить.

— Глист! —позвал он.

Прибежал потный Глист. Всунул длинногубое большеглазое лицо.

— Звали?

Хорь помедлил. Он с удовольствием смотрел в бледное растерянно-почтительное лицо Глиста. Раньше ом для него был просто Хорь и только. Теперь Глист называл его на «вы».

— Ты теперь адъютант мой,— сказал он со значением в голосе.— Официальный человек, понял? — он усмехнулся.— Я тут главный, а ты мой самый важный исполнитель.

Глист довольно заулыбался, вдруг зажегся краской и захохотал.

— Сходи, объяви в палатке. Буду с канавщиками беседовать. Как они там?

— Молчат.

— Шепчутся?

— Нет. Молчат. Вздыхают. Только Седой с Колесниковым трепались.

— О чем?

— О научном. Непонятно: эволюция — революция.

— Ясно. Ты с ними теперь — на два шага, не ближе. Власть переменилась. Теперь ты навроде на вышке, а они вроде как мы в лагере. Ты орать можешь?

— И орать, а чуть что — по морде.