В тот главный миг

Он вошел в общую палатку и сел на свой спальник. Но кто он ей? Кто? Что дало ему право надеяться? Она обняла его? Просто потому, что он первый вбежал в палатку. Она поддержала его против мужа в споре о том, ждать или не ждать Чалдона,— это из чувства справедливости. А остальное — его помощь в переходах, краткие разговоры — это все в те времена, когда ее муженек потерял себя и женщине нужна была рядом сильная мужская рука...

Он вспомнил свою Лизу, тихую, скромненькую, с пшеничной высокой пирамидой кос на голове, ее томные взгляды, ее вечно женское стремление одновременно и к тишине, и к гостям... Он полюбил ее, когда еще был курсантом. Переписывался два года, приезжал в отпуск в Калинин, чтобы с ней повидаться. Светлоокая студенточка физмата покорно выслушивала его горячечный бред о будущих победах, о подвигах в грядущей войне, слушала мнения о книгах, молчала и робко целовалась в подворотнях. Потом он стал лейтенантом, они поженились. Началась гарнизонная жизнь. Полк часто перебрасывали, менялся состав. Неожиданно ей стала нравиться эта чехарда перемещений и людей. В тихой скромнице с пшеничными косами он внезапно обнаружил начинающую, но несомненную кокетку, любительницу застолий, хорового пения и танцев. Но придать этому значения не успел. Родился мальчик. Началась война, и все полетело в тартарары. Сначала она с мальчиком уехала в Алма-Ату, с трудом нашла его адрес. В сорок втором он попал в плен. Потом, выйдя из партизанского отряда, нашел семью. Письма связали его с женой, но в сорок пятом, так и не добравшись до дома, он опять попал в лагерь — теперь уже в свой... А через четыре месяца получил от жены официальное сообщение о разводе. И не пожалел об этом. Такая женщина, как Лиза, не могла его ждать, а уж на понимание он и не смел надеяться. Да и как ей было понять человека, которого перед самой победой сажают в лагерь? Он мог выглядеть в ее глазах шпионом, изменником, кем угодно... А объяснить все из лагеря ему бы не дали. Да он и не стал бы пытаться. Настоящая жена должна была верить, ей не надо ничего объяснять. Жаль было сына, но, по правде говоря, настоящей тоски Колесников по нему не испытывал. Он помнил только курносую кроху, его лысенькую головку. Он не успел почувствовать себя отцом. Но иногда, как нож, сердце пронзала мысль, что где-то есть на свете родной ему человек.. Но... Что же он мог дать своему сыну?

Снаружи раздались голоса. Он узнал Порхова, тот что-то выговаривал Шумову. Федор обстоятельно отвечал.

Колесников вышел из палатки и увидел, что на тагане уже висело ведро с каким-то варевом, костер пылал вовсю, расшибая пламенем густеющий сумрак. Около лежащего неподалеку Соловово сидела Альбина. Порхов отдавал приказания у костра. Колесников постоял немного, стараясь утихомирить биение сердца. Что же там у них было у реки? Наверняка, супруги примирились. Да, ее благоверный не проявил мужества, когда обстоятельства того требовали. Да, один из лучших геологов струхнул, когда перед ним встали не только рабочие задачи. Но она женщина, жена, и она все поняла и простила. Колесников усмехнулся. В конце концов Порхов ищет золото, и в этом смысл его существования, а так или иначе — задачу эту он выполнил. Нашел жилу. Кому какое дело, что при этом он потерял больше половины состава своей партии... Собственно, за что осуждает он Порхова? Алексей Никитич все-таки первым начал оказывать сопротивление: не дал тогда Лепехину часы, разбил их... Хотя, конечно, это бунт одиночки, он обязан был организовать ответный удар, возглавить людей. Порядок был наведен с помощью иных лиц... И даже тех, кто совсем недавно числился в нарушителях закона. Но в этом ли дело? Почему он пытается то принизить, то оправдать Порхова? Альбина — женщина, у нее другой суд.

— Лепешки спечем, однако,— обещал от костра Федор.— У меня и тесто подходит. Коли сутки простоим — с хлебом будем.

Колесников смотрел, как Альбина ухаживает за раненым Соловово, видел гибкую спину, черные волосы, упавшие на плечи, и горечь переполняла его сердце. Эта женщина была как раз по нему. С такой бы он выстоял, чтоб бы там ни было уготовано в жизни. Не примут в армию — пусть. Он смог бы начать все заново на заводе — механиком или мастером, а то и слесарем. Он все мог и все умел. Мужчине нужен защищенный тыл, надо, чтобы он воевал там — на трудовых своих фронтах, чтоб умел не замечать неприятностей, приносить деньги в семью, умел делать свое дело, но там, сзади, у него должен быть крепкий тыл — его жена, его любимая женщина. Она должна быть надежной, любящей, готовой заслонить его от пустяков и мелочей, создать тепло и уют в доме. Понимать мужа, как самое себя... Разве ее найдешь, такую верную и любимую, помощника и друга во всех делах? Он встретил ее, и она как будто поняла его. Но она чья-то жена, и теперь, чтобы увести ее, он должен заставить ее отречься от того самого качества, которое в ней ценил больше других — от верности и чувства долга. Увести ее — нет! Это она способна увести его от кого угодно и куда угодно... Но она пока не рвется это сделать.