В третью стражу

— Все можно объяснить и без мистики. — Баст не стал «настаивать», не хочет, значит, не хочет. — Мне вот тоже тут на днях сон приснился. В стиле старых советских фильмов. Ну, не совсем старых, а так, скажем, шестидесятых-семидесятых годов. «Щит и Меч», «Семнадцать мгновений весны», «Майор Вихрь»… Представляешь?

— Представлю. — Она благодарно кивнула, принимая бокал, и тут же сделала глоток вина. — Чудо! Что это?

— Бодега «Реймат», сухое… очень сухое, — улыбнулся Баст и тоже пригубил вино. — И в самом деле, хорошее.

— Так что там со сном? — Вернулась Кейт к теме разговора.

— А! Забавный, знаешь ли. — И Баст сделал рукой в воздухе какое-то замысловатое движение, словно попытался выразить этим абстрактным жестом свое отношение к приснившимся обстоятельствам. — Комната… Вернее, школьный класс со сваленными в углу партами, стол канцелярский с лампой под стеклянным абажуром… Прямо посередине помещения… А за ним, то есть, за столом — спиной к окну — человек в советской форме…четыре шпалы…

— Полковник, — кивнула Кайзерина и отпила вина.

    - Полковник. — Согласился Баст. — А я сижу перед ним на стуле, и на коленях у меня лежит шляпа. И он говорит мне по-немецки, что, мол, я не искренен, потому что Контрольной комиссии доподлинно известно, что я служил в СС и имею звание оберфюрера[334]. То есть, вы, господин Шаунбург, говорит, генерал СС. Ведь так? Нет, отвечаю. Что вы! Никакой не генерал. Оберст я, сиречь полковник, да и то это мне в качестве награды за мои литературные труды… Но он все гнет свое, и ощущение такое, что товарищ действительно кое-что знает и шьет мне дело. И вдруг шум за дверью, какие-то короткие разговоры… — Баст докурил сигарету и бросил окурок дотлевать в пепельницу. — Дверь распахивается, и в помещение входит… Никогда не поверишь! Штейнбрюк входит.

— А какой там у тебя год? — Напрягается неожиданно растревоженная этим рассказом Кейт, тоже видевшая однажды здание с вывеской «Контрольная комиссия».

— А год там 1944, но это я потом уже увидел, — Баст замолчал на секунду, усмехнулся чему-то и продолжил, — когда из здания школы на улицу вышел. А в тот момент, когда он появился, я об этом не знал. Да, так вот. Штейнбрюк почти не изменился… Только в петлицах у него генеральские звезды… Генерал-лейтенант, да еще, пожалуй, все-таки да: выглядел усталым и несколько постаревшим, но с другой стороны, это же не кино, а сон!

— Сон. — Повторила за ним Кейт. — Сон…

— Полковник вскакивает, но я принципиально остаюсь сидеть. А он, то есть, Штейнбрюк полковнику эдак коротко, оставьте нас. И все. Ни вопросов, ни разъяснений, но контрольщик моментально выметается и мы остаемся вдвоем. Вот тогда я тоже встаю. И мы стоим и смотрим друг на друга, а потом он говорит что-то вроде того, что можно было бы меня наградить или расстрелять, но и то, и другое было бы неправильно. Поэтому мы просто разойдемся.

— Великодушно! — Улыбается Кейт, у которой даже от сердца отлегло. И поскольку «отлегло», то захотелось услышать и продолжение, но продолжения не последовало. То ли ничего больше Баст в своем сне не увидел, то ли не захотел рассказывать.

Странно, но именно этот сон — не самый страшный или, вернее, совсем не страшный сон — заставил ее сердце сжаться от ужаса, и отступило это гадкое чувство, которое Кайзерина никак не желала принимать и признавать, только тогда, когда Себастиан закончил рассказ и улыбнулся своей совершенно очаровательной улыбкой, которая неизвестно кому и принадлежала: Басту, Олегу, или, быть может, им обоим.

— Хочешь, испорчу тебе настроение? — Спросила Кейт и, отставив пустой бокал в сторону, встала с кровати. Ее несло, и она совершенно не собиралась этому противиться.

— Попробуй. — Предложил с улыбкой Баст, оставшийся стоять, где стоял.

— Я тебя люблю. — Сказала тогда она.

— Полагаешь, после этого признания я должен выскочить в окно в чем мать родила?

— У тебя третий этаж… — Улыбнулась Кейт, чувствуя, как разгоняется ее сумасшедшее сердце. — Разобьешься.

— Не убегу. — Покачал головой мужчина ее мечты. — Но завтра ты отсюда уедешь.

— Почему? — Она не удивилась, как ни странно, и не почувствовала желания спорить. Уехать, так уехать, ведь это он ей сказал…

— На сердце тревожно. — Как-то очень серьезно ответил Баст. — Не стоит тебе здесь оставаться.

— У нас, кажется, равное партнерство. — Кайзерина уже согласилась в душе, но марку фирмы следовало держать.

— Уже нет. — Покачал головой он.

— Почему это? — Надменно подняла бровь Кайзерина.

— Потому что ты любишь меня, а я люблю тебя. — Развел руками Баст.

— А ты меня любишь?

— А тебе нужны слова?

— Вероятно, нужны… были, ведь ты все уже сказал.

— Я сказал. — Сказал он и поцеловал ее в губы.

И в этот момент тяжесть окончательно ушла из сердца, но прежде чем провалиться в сладкое «нигде», она вспомнила во всех деталях тот сон, где видела вывеску «Контрольная комиссия».