В третью стражу

Выступление премьер-министра Бельгии Поля Ван Зееланда[314] с предложением о заключении отдельного соглашения, которое могло бы способствовать контролю над неуклонным соблюдением положений Версальского договора, с правительством Французской республики, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Неожиданным стало и почти консолидированное выступление французских и бельгийских властей против прогерманских, и сочтённых такими, радикальных группировок, действовавших на их территории. Под запрет, в том числе, попала деятельность Русского общевоинского союза, всем активным членам которого было настоятельно предложено в недельный срок покинуть территории Франции и Бельгии.

«Вот тебе бабка и юркни в дверь… — говорить сам с собой по-русски Степан мог лишь в редкие часы вечернего одиночества, когда выполнена вся запланированная на день работа и прислуга ушла к себе в деревню. Как ни дико это звучит, но в странных для нормального человека разговорах с самим собой Матвеев находил успокоение — они стали для него чем-то вроде медитации, требующей полного уединения и приносящей необыкновенную ясность мысли и спокойствие духа. — Вот и решили периферийные части уравнения на свою голову. Это как если бы мы стояли на пляже и кидали самые мелкие и лежащие на поверхности камушки в прибой. Невинное занятие — до поры, до времени. А галечный пляж, возьми да двинься в сторону моря. Угу. А на море от наших бросков — волна метров в несколько. — Сравнение не блистало оригинальностью, но Степан понимал, — других образов у него не было. Не до афористичности и прочих красивых литературных вывертов, когда не знаешь, куда пойдет поток событий в следующий момент. Тут уж либо «дай бог ноги», либо думай, какая часть Большого уравнения сегодня самая важная. Всё равно в ближайшие дни остаётся только наблюдать. Наизменялись… прогрессоры… мать вашу истматовскую! «

В раздражении, Матвеев резко потянулся за сигарой и чуть не смахнул с низкого столика графин с виски. Он поймал его практически на лету и, выматерившись вполголоса, облегчённо вздохнул. Виски было не жалко, просто очень не хотелось идти за ведром и тряпкой, а также собирать с каменного пола мелкие осколки. Вознаградив себя за ловкость небольшой порцией спасённого напитка, Степан понял, что в таком взвинченном состоянии сигара — не лучший вариант. Она, подобно трубке, не терпит суеты и раздражённости.

«Обойдусь сигаретой, — подумал он — из тех, что купил вчера, с албанским табаком».

Размеренная, неторопливая не в лучшем смысле этого слова, сельская жизнь состояла не только из повторяющихся как дни недели навсегда затверженных действий. Хватало и маленьких загадок. Одна из них уже почти неделю тревожила воображение Степана, да и Майкла, кстати сказать, тоже. Дважды в день — утром и вечером, несмотря на перемены погоды, на дороге между холмов, вблизи поместья Бойдов, появлялась всадница на гнедой чистокровной верховой лошади[315]. Она вела лошадь свободным шагом, изредка переводя её то в собранную рысь, то в тихий кентер[316]. Отчего-то наездница представлялась Матвееву юной романтичной девушкой, дочерью какого-нибудь местного землевладельца, скучающей в этой глухомани без достойного её воображаемой красоты обрамления. Подумывая, а не приобрести ли хороший бинокль — лучшего друга любопытного сельского джентльмена — он стал, за неимением оптики, два раза в день выходить к воротам своего владения в надежде увидеть незнакомку поближе и, если удастся, познакомиться.

Такое поведение «молодого хозяина» не осталось незамеченным со стороны прислуги. Деревенские кумушки, готовившие еду и прибиравшиеся в доме, понимающе перемигивались и, как им казалось, незаметно, перешёптывались об очередной «причуде» «лондонского франта». Матвеев уже вызвал их недоумение, в первый же день попросив приготовить хаггис[317] и овсянку — настоящую шотландскую пищу в его понимании. И только дружный смех кухарок навёл Степана на мысль о странности своей просьбы. В результате сошлись на нейтральном жарком с гарниром из тушёных овощей, паре салатов и огромной горе разнообразной выпечки — от пресных булочек к жаркому до… а вот названия этому кондитерскому изобилию ни Гринвуд, ни тем более Матвеев, не знали. Да и чёрт с ним! Потому как вкусно было неимоверно, так, что буквально трещало за ушами.

«Пожалуй, несколько месяцев такого рациона, и о талии можно будет только вспоминать — притворно вздыхал тогда Степан, развалившись с чашкой кофе, варить который он не доверил никому из прислуги, в том самом кресле в каминной комнате, что впоследствии стало излюбленным местом его размышлений и краткого отдыха. — Мучное и мясо. Жиры и углеводы. Овощи — одно название что гарнир. Его как бы ни меньше чем основного блюда. Дикари-с. Никакой утончённости».