В тридцать лет

Есть такое место в Сибири — Алыгджер. Когда-то был здесь райцентр, потом его перенесли в Нижнеудинск. Остались на память лишь административные здания: бывший потребсоюз, бывшая милиция... Не осталось только въезда в деревню. Его и не знали здесь никогда. Не знали ни ворот, ни дороги, ведущей в иные места. Была седловина в горах, окруживших деревню. В ту седловину метили пилоты. Быстро гасили скорость и высоту. Негде кружиться над Алыгджером. Рулили по сочной траве к аэропорту — большой избе с трехступенным крылечком. Начальник порта шел не спеша навстречу машине. Крепкий, присадистый, голубоглазый сибирячок в аэрофлотской куртке с угольчатым шевроном. Дочку начальник держал на руках, а сын уже сам научился встречать самолеты.

Начальник аэропорта улыбался, встречая. Поднимется хмарь над горами, закроет небо, будет висеть неделю, а может, месяц, будет сочиться дождем или сыпаться снегом, никто не прилетит по такой погоде. И приехать нельзя в Алыгджер: горы вокруг, лиловеющий камень, красно-кирпичные осыпи, кедры у нижней границы снегов, ягель, изюбровы тропы...

Начальник всем улыбнулся: пилоту, Грише, иностранцу. Сказал:

— Придет сельповская лошадь — вещи отправим до места.

С пилотом пошел оформлять бумаги. Дочка крепко держалась за отцовскую шею. Сын остался стоять неподвижно, глядел на самолет. Много он их повидал за свои восемь лет. Не было для него погоды ненастной, теплой или туманной. Была только летная и нелетная. Все нелетные дни казались ненастоящими, проходили не в счет.

Иностранец вылез из самолета и сразу уединился, ушел в сторону ото всех. Принялся рассматривать горы. Гриша со Слеповым быстро скинули вещи. Сели перекурить. Завернули махорку. Уже началась особая, «полевая» жизнь, в которой радости проще, чем в прежней, городской. Забористей, круче... Взять, например, клок газеты, всыпать щепоть махры, туго ее завернуть и курить с треском, особенным жаром и смаком.

Скурив вполовину цигарку, Слепов крикнул вдруг иностранцу:

— Чего вы сбежали от нас? Идите сюда, покурим.

Иностранец тотчас же обернулся. Его замкнутое крупное лицо вдруг изменилось. Перемена случилась мгновенно, будто он ждал слеповских слов, ждал долго, хотел их услышать, терпел и страдал, дожидаясь. Иностранец улыбнулся. В улыбке все растворилось: серый налет на лице, медлительность взгляда, непричастного к подробностям жизни. Улыбка вышла смущенной и доброй. Он сразу шагнул поближе, сказал:

— У меня сигареты. Я могу вам предложить. Да? — Он достал измятую пачку «Байкала», дешевых и тощих табачных изделий. Слова выговаривал робко, с заминкой, ударения делал на первых слогах: «Я мо́гу».

— Постойте, — сказал Слепов, — я знаю, кто вы такой. Вы же венгр. Чего же вы сразу нам не сказали?.. И зачем вы курите эту дрянь? Курите махорку. Вот нате.

— О-о-о! — воскликнул иностранец. — Ма́хорку... Да, да, я уже ку́рил ма́хорку. Нет. Кури́л... Так?

— Ну конечно, так.

— Она по́падает... Нет, как это? Она сыплется... Так?

— Так.

— Она сыплется в рот и мо́тает... Нет. Кру́тит. Она сыплется в рот и крутит голову.

— Крутит? — Слепов вдруг весело засмеялся. Впервые за весь сегодняшний полет.

Гриша смеялся еще веселее, чем Слепов. Он давно уже был готов и рад подружиться с иностранцем. «Почему Слепов решил, что он венгр?» Иностранец тоже смеялся. Говорил он много и радостно:

— Этнография. Такая наука. Вы, может быть, не слышали?

— Немножко слышали, — сказал Слепов. — Чуть-чуть.

Иностранец перестал улыбаться.

— Мне не надо было лететь, — сказал он печально. — Я должен был уступить место женщине. Но не было... как это? Вихода́...

— Выхода.

— Да, да. Выхода.

— Что у вас за неотложное дело? Если не секрет, конечно.

— Я венгр. Этнограф. Венгерский язык очень близкий языкам сибирских народов. Ханты и манси... Буряты. Тофолары. Это очень мало изучено.

— Ну как же, — сказал Слепов, — это известно: финно-угорская группа языков.

— Да, да. Финно-угорский... Как это? Я хочу написать монографии о языках сибирских народов. Нет... Это большое счастье. Этому мало жизни. Просто мечта... Мне надо уезжать. Я приезжал на один месяц. Уже пошел тринадцатый месяц. Мне нельзя терять больше ни один день... Так вышло.

— Ничего, — сказал Слепов серьезно и твердо. — Пожалуйста. Мы на вас не в претензии.

Иностранец вскинул на плечо рюкзачишко, обыкновенный зеленый мешок со шнурками, собрался куда-то идти.

— Подождите, — сказали Слепов и Гриша вместе. — Чего вам спешить. Сейчас придет лошадь, погрузимся и поедем.

Венгр покачал головой.

— Времени нет. — Тряхнул мешком. — У меня есть магнитофон. Я хочу записывать песни. Старые тофоларские песни. Я хочу искать шаман. О-о-о! Древность... — Венгр пошел по дороге, порезанной вдоль тележными колеями. Слепов крикнул вдогонку:

— Ну, дай вам бог стопроцентного шамана! Приходите к нам. Мы в школе остановимся. В интернате. Спросите — вам покажут.

— Спасибо.

Когда венгр отошел подальше, Слепов сказал: