В тридцать лет

Горят в печурке лиственничные чурбаки из интернатской поленницы. Дверца прикрыта неплотно. Свет пламени рвется наружу, вздрагивает, мечется по полу возле печурки. Трое людей сидят в темноте, курят махорку, разговаривают...

— Семен Тимофеевич, — сообщает Гриша, — венгру нужен живой шаман. Найдется у вас хоть один?

— Не думаю, чтобы нашелся. Если кто и шаманил раньше, теперь не сознается. Счастливо вам отыскать полезные ископаемые, — сказал, подымаясь, Киштеев. — Мне тридцать восемь лет, однако. Каждый год ищут. Не помню, чтобы кто находил.

— Найдем, — сказал Слепов. — Так, Семен Тимофеевич, нажимайте вы на каюров. Ей-богу, нам некогда ждать.

— Шибко спешить будешь — людей насмешишь. — Киштеев улыбнулся впервые за весь вечер. — Ну, счастливого пути. Ни пуха ни пера, как говорится.

— К черту, к черту, — замахал руками Гриша.

— К черту, — подтвердил Слепов.

Опять остаются в комнате двое. Тоненько вдруг заныл чайник, будто младенец спросонья. Закипает вода.

— Ну и венгр... — сетует Гриша. — Может, он совсем не придет, устроился ночевать где-нибудь?

Слепов думает о своем. Это старая, стойкая думка.

Все забылось, как будто и потускнело. А теперь эти странные совпадения, этот венгр, этот говор, слова с ударным началом.

— Ты вот что не забудь сделать завтра, — наказывает Слепов Грише. — С утра найди продавщицу и попроси ее пораньше прийти в магазин. Чтобы до открытия все получить по фактуре.

— Ладно, — откликается Гриша. Потом вдруг отвечает каким-то своим мыслям: — Я все думаю, черт меня дернул идти на это испанское отделение. Кончил бы геофак или, скажем, Политехнический институт. Работал бы сейчас где-нибудь на Братской ГЭС. Или на Кировском заводе. Конкретная специальность — это отличная вещь.

— Да, — сказал Слепов густым голосом, исполненным высшего знания и превосходства. — Не нужно, Гриша, возводить свои неудачи в мировой масштаб.

— Нет. Я не возвожу. Я все больше о венгре думаю. Он уже тринадцать месяцев в Сибири, лазает по тофоларским да по нанайским избам. Ты знаешь, тут всякие избы есть. Интересно, что он думает о нас, я имею в виду — о всей России?

— Это меня сейчас не волнует, — сказал Слепов. — Гораздо больше меня волнует, где он, этот венгр, не принесли ли его какие-нибудь подпольные шаманы в жертву своим духам? У венгров это какая-то национальная особенность — не вовремя исчезать.

— Откуда ты так хорошо знаешь венгров?

— Ты достань-ка палатку. Венгр придет, пусть на полу стелет, а поверх — спальник.

— Хорошие нынче спальнички достались, — Гриша потянулся в охотку. — Просторные. Благодать. Что, они двуспальные, что ли?

— Теоретически — одиночные. Но — в случае нужды...

— Да-а... — Гриша опять потянулся. — Черт бы его побрал, этот будильник.

— Знаешь что, Григорий, ты брось о будильнике. Со мной не случалось таких историй.

И опять пошел разговор своими истоптанными путями. Мужской разговор.

— Между прочим, — сказал Слепов, — у меня была одна знакомая венгерка...

6

— Ее звали Ружи... Ружи, Ружи.... Какая-то у нее была трудная фамилия. Забыл. Я работал в тот сезон прорабом в разведочной партии в Казахстане. Жара, пыль, перфораторы ломаются — трудный там очень грунт. Работяги все случайные люди попались. Нормы проходки не выполняются изо дня в день. Ходишь очумелый, охрипший от ругани. Снабжение скверное, хлеб выпекают наподобие кизяка... Да. И вот как-то выпало мне ехать в Павлодар по начальству. Просто нельзя стало дальше работать. Позарез необходим был бульдозер, десяток рабочих, действительно знающих толк в бурении, иначе квартальный план наверняка бы полетел.

Вот, значит, сел я на мотоцикл. Был у нас в партии старенький, облезлый ИЖ. На нем давно зареклись ездить. А я его весь перебрал, сам цилиндр расточил, распредкоробку поменял, еще кое-что сделал. И он у меня тарахтел. Между прочим, ИЖ вообще надежная машина. М-72 я не признаю, а вот ИЖам симпатизирую.

— Чешские ЯВы сейчас появились в продаже, — сказал Гриша.

— Отличная машина. Чехи сами на ней ездят и экспортируют... Так вот, значит, венгерка... Она была красивая. — Слепов дожег цигарку, швырнул окурок к печке. — Я не знаю, может, это не то слово — красивая. Красивых много. Ее я встретил единственный раз. Она училась в Московском университете. На факультете журналистики. Проходила практику в областной газете. Я ее встретил в редакции. Зашел к Витьке Еремину. Ты его знаешь, наверно. Он учился в одно время с тобой, а потом уехал в Казахстан.

— Знаю, ну как же.

— Он там чем-то заведует в газете. К нему на выучку попала эта девушка. Ружи... Он меня познакомил с ней. И при этом как-то странно себя вел. Смущался, что ли? Смотрел все время на нее. Разговаривал по телефону, а сам все смотрел на Ружи. Мне было тогда не до этого. Я только что развязался с делами, достал все-таки бульдозер для партии. С огромным трудом. Теперь-то я понял, что Витька был безнадежно влюблен в Ружи.

В двенадцать дня мы познакомились с ней, а в двенадцать ночи она уезжала в Москву... Целый день буйного помешательства.

— В острой форме?