В тридцать лет

...Совсем холодно стало в палатке. Собираясь спать, я натягиваю шерстяные носки, свитер, вторые брюки. Проснулся Гриша Лепешкин, геолог, сбегал к костру, налил кипятком грелку, засунул ее поглубже в мешок. Однако ватник он скинул, протягивает мне:

— Бери, бери. У меня все же спальник. Мне все же теплее, чем тебе под одним брезентом.

В дверцу палатки видно, как за рекой над кедровыми хребтами рождается новая луна — драгоценная тонкая льдинка с подтаявшей закраиной. Лают псы, чуют близкие козьи наброды. Славная начинается осень, прогретая полдневным солнцем, вся в рыжем, неистовом буйстве берез, осин, лиственниц, трав.

Биссектрисы и тангенсы

Все рабочие ушли в деревню мыться в бане, получить у начальника деньги за месяц.

Я остался караулить палатки. Нагрел воды на костре и долго плескался в тазу, стараясь смыть с лица и рук краску, въевшуюся за последние дни. Я надписывал угловые столбы на трассе. Сверху писал эмблему нашего института «ГЛТ»: Гипролестранс. Ниже длинный столбик цифр: величину угла, биссектрисы, тангенса... Когда-нибудь на трассу придут строители. Наши кривые и тангенсы обратятся в пласты земли, поднятой бульдозерами. Мы ведем трассу для нового Бичурского леспромхоза. По ней будут вывозить 400 — 500 тысяч кубометров леса в год.

Это трудно представить сейчас. Земля на десятки километров окрест не потревожена даже лошадиным копытом. Земля неровна, горбится скрытым под мхами гранитом. Местами гранит обнажился, весь посеченный ветром, водой и солнцем. Местами в распадках, в бывших когда-то руслах ручьев и речек, поднялись долговязые, зыбкие кочки, сплетенные из кореньев болотных трав. Синие к вечеру хребты сопок, сквозные, черные гребешки лиственниц по хребтам, и низкое солнце за гребешками.

Что принесет наша дорога в таежный край? По ней повезут смолистые сосны, годные любой стройке. Она даст верную, хорошо оплачиваемую работу многим людям, живущим в здешних местах. Возле нее возникнут поселки, лесные базы, дома из свежетесанных бревен. Исчезнет дьявольский труд собирателей кедрового ореха, таскающих на горбу за десятки километров кули весом в четыре пуда.

Но — исчезнет и тихая, ненарушимая ясность этих мест. Уйдут изюбр и гуран. Оголятся бока сопок, посереют от пепельных лишаев да посохшей сосновой чешуи. Никчемно, между делом сгинут тысячи стволов неокрепшей лесной молоди. Как сделать, чтобы этого не было, чтобы люди, взяв у тайги необходимое им, сохранили, сберегли тайгу, не дали ей погибнуть безвозвратно?

Как-то мы с Эдуардом вели пикетаж по трассе. Рабочий Геннадий Просвиренников рубил колышки для обозначения пикетов. Он валил листвяки, сосенки, и уже было замахнулся на молодой кедр, попавший ему под руку. Должно быть, бурундук, или белка, или хохлатая птица кедровка занесла сюда драгоценный орешек. Эдуард вдруг оторвался от теодолита и заорал страшным голосом:

— Генка! Ты что делаешь? Ты не видишь, что это кедр?

Генка, курносый тридцатилетний парень, оторопело опустил топор, а сообразив, чего от него хотят, замотал головой, зашелся словами:

— Чо тут с имя чикаться? Леспромхоз их тут, паря, так сяк всех причешет. Кого тут с имя разбираться будешь, кедр ли, чо ли? Ломи, уничтожай...

— Тебя только допусти, — сказал Эдуард.

— А я — кого? Тут все такие. В тайге живем, от бурундуков последние известия получаем.

Генка, конечно, преувеличил. Не многие рассуждают, как он, в таежном бурятском краю. Но племя уничтожителей природы велико и многолико. Оно общипывает наголо землю вокруг своего жилья, а потом, спохватившись, втыкает в нее жалкие прутья, пищу для коз; оно оставляет на месте сосновых боров скрипящие под ногой гари да хлипкий ерник. Но это племя уменьшается, редеет, к счастью. Я видел Падун, — город, прорубившийся прямо в сосновом лесу над Ангарой подле Братской ГЭС. Я видел Ангарск, город, ужившийся с лесом. Я верю в добрый человеческий разум. Ведь создан и делает свое дело роман «Русский лес».

Правда, Генка Просвиренников не читал этот роман. Свое учение он закончил на втором классе и читает по складам. Но он прорубает дорогу в тайге. Когда он ее прорубит, его глаз будет видеть подальше, и мир для него станет хотя бы чуть-чуть пошире. И, быть может, не завтра, не через год, а когда-нибудь он остановится со своим топором перед растущим кедром. А если не он сам, то кто-нибудь из его земляков, соседей, простых, ничем не известных строителей нашей семилетки. Ибо в этом и заключен высокий человеческий смысл семилетки — воспитать новых людей, сделать их жизнь полнее, осмысленней и зорче.

К тому времени, когда построят нашу дорогу, директор Бичурского леспромхоза Цырен Дундукович Дундуков будет отвечать не только за кубометры вывезенной древесины, но и за гектары молодых сосен, подрастающих на месте бывших лесосек. Так должно быть — и будет, конечно.

Здесь, в порыжелой веселой тайге, думается только о хорошем.

Я вытащил свою раскладушку из палатки на солнце и нежусь, и начинаю вдруг чувствовать, что устал, что четыре месяца таежной работы никуда не ушли, все они здесь, во мне.