В тропики за животными

Вечером мы были уже там. Па заглушил двигатель, и судно медленно понесло к лесу, высокой стеной обступавшему берега. Сабран сидел на носу, сложив руки козырьком. Вдруг он взволнованно указал вперед. Там, в густых зарослях у самой воды, сидело десятка два рыжих обезьян. Они ловко вылавливали из реки листья и цветы и отправляли их в рот, поглядывая на нас без всякого страха, даже с некоторым высокомерием. Длинные носы обезьян ходили ходуном, и вид они имели до того клоунский, что невозможно было удержаться от смеха. Главой этого комического ансамбля был один старый самец. Он сидел на развилке дерева, и его длинный хвост болтался, как колокольная веревка. Рыжий цвет верхней части туловища резко обрывался на пояснице, чресла и хвост сверкали белизной, и казалось, будто мэтр нарядился в белые шорты и оранжевый свитер. Но поразительнее всего был его огромный, бессильно поникший нос, напоминавший красный сплющенный банан. Он имел такие неправдоподобные размеры, что неминуемо должен был создавать своему владельцу немалые трудности при еде. Нос, как семафор, преграждал прямой путь, и старому вожаку приходилось делать рукой обходной маневр, чтобы донести лакомство до рта. Мы подходили все ближе и ближе, пока наконец обезьяны не насторожились, а затем удивительно проворными для таких крупных животных прыжками не скрылись в лесу.

Эти необыкновенные приматы питаются только листьями определенных растений. Ни один носач еще не выживал вне тропиков, потому что пока никто не нашел подходящей замены их естественной пище. Мы даже не пытались поймать носачей, зато несколько дней снимали их, курсируя по реке вверх и вниз.

По утрам и вечерам обезьяны приходили на берег кормиться, а в жаркие часы спали где-то в гуще леса. Мы же днем разыскивали других животных, особенно надеясь найти крокодилов-людоедов. В Самаринде нам сказали, что их в реке видимо-невидимо, но, к нашему разочарованию, мы не обнаружили даже намеков на их присутствие. Зато лес был полон изумительных птиц. В великом множестве водились здесь птицы-носороги, очень интересовавшие нас своими поразительными, уникальными гнездовыми повадками. Эти птицы гнездятся в дуплах, и, когда самка приступает к насиживанию, самец замуровывает ее, залепляя отверстие грязью. В самом центре он оставляет маленькое окошко и через него кормит свою подругу. Та тщательно следит за чистотой в гнезде, ежедневно выбрасывает из него помет и остается внутри, пока не подрастут птенцы. Когда они обретают способность к полету, самка взламывает печать, и выводок покидает гнездо.

Вдоволь наснимав обезьян, мы продолжили путь и на пятый день подошли к небольшой деревне. Вода стояла низко, и вдоль берега тянулась широкая коричневая полоса жидкой грязи. Мы причалили к плоту, заменявшему пристань, и перебрались через грязь по бревенчатым мосткам.

На высоком берегу, среди пальм и бамбука, стояла даякская деревня — один-единственный дом длиной около ста пятидесяти метров, поддерживаемый над землей целым лесом трехметровых свай. Вдоль фасада шла веранда, на которой собрались все жители деревни, наблюдавшие за нашим прибытием. Лестницу заменяло бревно с зарубками вместо ступенек. Наверху нас встретил величественный старец — петингги (вождь). Даан приветствовал его по-малайски, и после короткой церемонии первого знакомства петингги повел нас внутрь длинного дома, где можно было сесть, покурить и спокойно побеседовать.

Мы шли, словно вдоль нефа, мимо мощных опорных столбов из железного дерева. Верхнюю часть многих столбов украшали резные извивающиеся драконы, а под самой крышей были привязаны пучки заостренных бамбуковых палочек с насаженными на них вареными куриными яйцами и рисовыми лепешками, предназначавшимися для духов. С балок свисали старые пыльные подносы для жертвоприношений и связки сухих листьев, сквозь которые просвечивали желтоватые зубы человеческих черепов.

Между столбами на специальных подставках лежали длинные барабаны. Пол был сделан из широченных тесаных досок. Вдоль одной стены коридора шла веранда, вдоль другой — деревянная стена, за которой находились жилые комнаты, по одной на семью.

Это впечатляющее здание было уже далеко не новым. Крыша кое-где обрушилась, и комнаты в этих местах опустели. Кожа на многих барабанах потрескалась, а некоторые доски пола прогнили и были источены термитами. Оба торца длинного дома заканчивались рядами голых столбов. Они стояли среди бананов и бамбука и смотрели прямо в небо, напоминая о лучших временах, когда дом был еще длиннее. Жители деревни сидели на веранде и провожали нас глазами. Многие были не в традиционных даякских костюмах, а в обыкновенных майках и шортах. Даже старики не устояли перед соблазнами современной моды, но все же их облик еще хранил следы былых обычаев. Руки и ноги пожилых женщин украшала синяя татуировка, а мочки, растянутые еще в детстве тяжелыми серебряными кольцами, свисали до самых плеч.