В царской ставке

Государь, будучи сам добрым семьянином, благосклонно относился к пребыванию жен чинов Ставки в Могилеве, и потому многие из них, кому удалось получить подходящие квартиры, семейно там и обосновались.

Некоторые из нас, правда немногие, вели открытый образ жизни, приглашая гостей к чаю, а иногда и к обеду. У моей жены за чаем обыкновенно собирались, помимо моряков, члены нашего приятельского кружка – дипломаты и гражданские чиновники, – некоторые лица царской свиты и представители иностранных миссий. Гостями за ужином у нас бывали генерал Н.И. Иванов и адмирал А.И. Русин, с несколькими моряками и двумя-тремя лицами свиты; обед накрывался не более как на 10 человек, и когда нашим гостем был генерал Н.И. Иванов, мы за обеденным столом и после обеда в гостиной выслушивали длиннейшие рассказы Н.И. Иванова из времен его далекой молодости, причем рассказчик иногда посреди повествования всхрапывал на минутку, и все присутствующие в почтительном молчании ожидали его пробуждения и продолжения его бесконечного повествования.

Принимали еще 3–4 семьи, а дипломатическая канцелярия, состоявшая из холостых, устраивала иногда большие приемы на 30–35 человек, которые проходили очень оживленно и на которых выступали любители певцы и музыканты из нашей среды; также оживленно проходили большие приемы, устраиваемые со свойственным ему радушием В.Р. Вреденом, располагавшим большим помещением в старом помещичьем доме. Такова была «светская» жизнь Ставки, положительная сторона которой состояла в том, что на приемах, наряду с забавой и «дамскими» разговорами, велись между нами собеседования и происходил обмен мнений по важным вопросам нашей внутренней политики, цель каковых была довести до сведения Государя через посредство бывших на этих приемах лиц его свиты истинное положение вещей в России, служившее предметом всё более нараставшего беспокойства каждого из нас.

* * *

Наряду с этой, так сказать, повседневной «внешней» жизнью в Ставке велась скрытая, упорная, но, к сожалению, безнадежная работа, имевшая целью побудить Государя изменить пагубное направление его внутренней политики, принимавшей всё более и более опасные формы, чреватые самыми тяжелыми последствиями.

Непосредственным выразителем этой работы перед Государем мог и должен был быть в Ставке один лишь начальник Штаба генерал Алексеев, делавший ему ежедневные доклады, тем более что он – фактически неся на себе всё бремя ответственности за верховное командование, – был более чем кто-либо озабочен возможным отрицательным влиянием на войска такого направления нашей внутренней политики.

Помимо этого, многие общественные деятели, и в первую очередь председатель Государственной Думы Родзянко, отчаявшись добиться от правительственных и придворных кругов изменения направления нашей внутренней политики и отдавая себе отчет в пагубных ее последствиях, начали обращаться, особенно в период времени перед революцией, к генералу Алексееву с настойчивыми просьбами повлиять в этом смысле на Государя.

В Ставке нам было известно, что генерал Алексеев, оставаясь после оперативных докладов с глазу на глаз с Государем, несколько раз пытался поднять этот вопрос, причем носились слухи, что один раз разговор между ним и Государем на эту тему принял патетические формы. Однако, генерал Алексеев, переходя на незнакомую и чуждую ему почву внутренней политики, не сумел найти достаточно убедительных аргументов и не защищал их с достаточной твердостью, чтобы добиться желаемых результатов.

Но этого не могли добиться и значительно более искушенные, чем он во внутренней политике государственные деятели.

Специально с этой целью в Ставку приезжал член Государственного Совета знаменитый бывший генерал-губернатор Туркестана Кауфман-Туркестанский, пользовавшийся особым расположением покойного государя Александра III. Зная, как почитал Государь память своего отца и ценил его бывших сотрудников, мы в Ставке возлагали на Кауфмана-Туркестанского большие надежды; однако он, после продолжительного и крайне драматического, но безрезультатного, разговора с Государем, уехал из Ставки совсем расстроенный и даже больной.

Несмотря на искреннюю религиозность Государя, не повлияло на него ни замечательное и глубоко проникновенное красноречие о. Георгия Шавельского, который был близко знаком с духовным обликом русского общества и народа и который – по своей пастырской должности – неоднократно и настойчиво предупреждал Государя о грозящей ему и России опасности.

Говорили с Государем об этом и его мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна, и многие великие князья, между коими особой решительностью отличался великий князь, молодой и пылкий, Дмитрий Павлович, принявший впоследствии, во имя спасения России, участие в ликвидации Распутина.

Со своей стороны и мы, члены упомянутого выше кружка в Ставке, стремились, пользуясь нашими связями с некоторыми приближенными Государя, сделать, как сие будет изложено далее, всё, что могли, в этом смысле.

Но всё было напрасно. Государь не внял голосу разума, и никто не смог его убедить.