В центре Вселенной

Сердце замерло – так, скорее всего, описала бы это состояние Глэсс. Но я ощущаю его по-другому. Оно отдаленно напоминает, как чешутся шрамы перед наступающей грозой. Я не могу ручаться, это лишь предчувствие, лишь какой-то природный инстинкт. Но именно в этот момент закрутилась какая-то шестеренка, безудержно и необратимо. Перед моими глазами возникает стадо вспугнутых диких зверей, из-под копыт которых в стороны летит взрытая земля и клочья травы.

– Фил, – звучит голос в моей голове.

– Фил?

– А?

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Тогда пойдем, а то пора уже, – Кэт выпускает меня из объятий и утягивает за собой. Обе фигуры, стоявшие у меня перед глазами, исчезают, как будто их и не было.

Неделю спустя, когда я уже перестал лелеять всякую надежду на то, что Николас еще когда-нибудь вспомнит о нашем разговоре, он вдруг спрашивает, не передумала ли Глэсс знакомиться с ним. Мы договариваемся на вечер, после его тренировки, и я звоню в контору, чтобы попросить Глэсс прибыть сегодня домой вовремя.

Николас появляется в дверях, ненадолго опередив ее. Мы еще не успеваем пройти в коридор, как в дверь, насколько это возможно на ее шпильках, влетает Глэсс, одетая в белую блузку и строгий до самого последнего шва костюм а-ля образцовая секретарша, который она ненавидит столь же сильно, сколь непоколебимо на нем настаивает Тереза. Я сразу вижу, что ей пришлось взять работу домой, – скорее даже не по тому, как разбухла сумка, зажатая у нее под мышкой, как по тому, как она судорожно ищет место, куда бы ее приткнуть, словно белочка, которая от обилия дырок в дереве никак не может определиться, в какую из них запрятать свой орех.

– Дай мне час времени, дарлинг, – первой сообщает она, – и ты, дарлинг, тоже, а потом я сделаю вам чаю.

И ты, дарлинг, тоже. Не дай Бог я отныне буду в ее глазах неразрывно связан со своей драгоценной половиной до скончания дней, чего она ни при каких обстоятельствах пока что не могла применить к себе. Она пробегает мимо, судорожно пытаясь что-то выудить со дна под завязку забитой сумки.

– Мам?

– М-м?

– Я могу познакомить тебя с Николасом?

– О, – Глэсс тут же останавливается и, обернувшись, протягивает ему свою свободную руку. – Я рада, Ник. Прости, у меня что-то сегодня голова не на месте, ну или как оно там.

– Не торопитесь.

– Какие же вы все официозные в этой стране, – кричит она, уже не оборачиваясь и цокая дальше по коридору. – Зови меня просто Глэсс, о’кей?

За это время я знакомлю Николаса с Визиблом. Мне всегда казалось, что на него трудно произвести сильное впечатление или хотя бы удивить, но сейчас он следует за мной, точно маленький мальчик, попавший за кулисы цирка. В отличие от Кэт, в свое время вторгшейся в дом с несокрушимой уверенностью конкистадора и даже не взглянувшей по сторонам, Николас приближается к нему почти с уважением, настояв на том, чтобы я показал ему все до последней детали. Мы заходим в каждую комнату, за исключением наших спален, поднимаемся от подвала до самого чердака, и, пока я рассказываю ему то одну, то другую главу из его долгой истории, Ник касается руками стен, проводит пальцами по балкам и щербатым ступеням, вглядывается в развешанные повсюду фотокарточки Стеллы, вслушивается в скрип половиц под нашими ногами. Мне нравится его осторожность – будто Визибл кажется ему спящим зверем, которого он старается не разбудить. Посреди библиотеки он замирает, долго не двигаясь с места и изучая высокие стеллажи и содержимое полок, гербарии Дианы, небогатое наследие Стеллы и, напротив, неизмеримое – Терезиного отца, и дольше всего его взгляд не может оторваться от потертого винного бархата кресла – моего сказочного трона.

По обветшалому крыльцу мы спускаемся из полумрака библиотеки в сад. Иссушенная желтая трава, хлещущая нам по бедрам и в то же время обвивающая их, как водоросли в чистой воде, склоняется под натиском холодного осеннего ветра, а статуи из поросшего мхом известняка неотступно следят за нами своим исполненным векового равнодушия взглядом. Обернувшись, мы поднимаем головы и смотрим ввысь, куда дом стремится каждым своим уступом и трещиной, каждым режущим глаз пятном обвалившейся штукатурки – их размеры не в силах скрыть даже все еще зеленые, не в меру разросшиеся ползучие сорняки.

– Как думаешь, – спрашиваю я, – когда он наконец обрушится нам на голову?

– Никогда, – тихо отвечает Николас. – Такие дома строят на века. Он прекрасен, Фил!