В ту ночь, готовясь умирать...

Короче говоря, Кичи-Калайчи со своим без малого столетним опытом сумел так закрутить корни родословного дерева, что у Исмаила в глазах рябь пошла. Поверил.

3

Старик хотел было еще поразмыслить о различии характеров Фарнды и ее возлюбленного, но в эту минуту в комнату вошёл улыбчивый, с пышными батыраев-скими усами и звонким непрокуренным голосом каменщик. Хозяин вытер полотенцем руки, отбросил его вместе с передником на старый табурет и — Кичи заметил, — слегка прихрамывая, подошел к гостю:

— Ассалам алейкум! Рад приветствовать твой приход. Кого имею честь принять в моем недостроенном доме?

— Здоровья тебе желает ото всего сердца Кичи-Калайчи.

— А меня зовут Абдул-Кадир из Урари.

Хозяин и гость уважительно пожали друг другу руки и уселись на ковер. В ту же минуту, словно за дверью стояла, а не перемывала своих замурзанных сынков и дочек, вошла жена каменщика и внесла на деревянной подставке большую сковороду со шкворчащей яичницей — ну не меньше десятка яиц перемигивались желтыми глазками с аппетитными полукружиями горской колбасы, пропахшей тархуном и кинзой, реганом, укропом и еще добрым десятком трав. Мигом расстелила женщина клеенку, ловко подбросила и прямо-таки в воздухе разломила теплый чурек на четыре ровных части. Тут же, словно под ковром у хозяев была теплица, появились багрово-мясистые помидоры, чуть-чуть колючие огурцы и поблескивающие росянками изумрудные перья лука.

Кичи-Калайчи, и сам скорый на всякое дело, подивился проворству этой немолодой уже горянки, хотя как бы иначе она могла управляться со своим большим симфоническим оркестром, будь ее руки поленивее?

Так же мгновенно возникла на столе бутылка с праздничной наклейкой «Экстра», две сверкающие рюмки и кувшин, запотевший от ледяной родниковой воды. И только тогда хозяйка сказала:

— Не обессудьте за бедность стола. Все некогда. Дети!

— Спасибо, спасибо! — поблагодарил гость. — Здесь всего предостаточно! А кое-что даже с избытком!

— Пожалуйста, угощайтесь на здоровье. — Жена каменщика поклонилась и вышла из комнаты.

— Вот же бывают дни: и устанешь, и дела ни на грош, а то выпадет такой, что устали не изведал, а гору своротил, — сказал хозяин, налил две рюмочки, стукнул одну об другую и протянул полную до краев гостю: — За твое здоровье, пусть будут счастливы дети детей твоих. Дерхаб!

— А у тебя сколько, уважаемый Абдул-Кадир?

— Чего?

— Детей, спрашиваю, сколько?

Хозяин расхохотался:

— Веришь ли, каждый, кто входит в мой дом, прежде всего интересуется потомством. Да разве это много? Всего-то двенадцать. Конечно, дом с детьми — полный базар. А без детей — тихий мавзолей! У меня жена — орлица, оттого и детей вереница! Вот считай: два соколенка, два орленка, Фариду ты сам видел, она старшенькая, потом снова пошли двойняшки: два сидня, два лежня, две — поползни, да еще один озорник; кусается, хоть от груди отнимай!

— Понимаю. Растить детей — великий труд, зато когда на ноги поднимешь — подмога и опора. Не то что дом — улицу выстроят!

— На то и надеюсь. Да вот сегодня до солнца встал, хотел пол настелить, а доски еще сыроваты, перекосятся, боюсь, ребята ноги переломают. Так и бросил…

— Если погода такая постоит еще недели две доски подсохнут. А там, если разрешишь, я пришлю своего племянника, он и столяр и маляр — на все руки мастер.

— Я знаю вашего Исмаила. И уже догадываюсь, кунак, зачем вы не пощадили свои немолодые ноги, прошли такую даль. Если сказать откровенно, он мне по сердцу. Парень хозяйственный, хорошим отцом будет своим карапузикам. Вот только нетерпелив очень, горячится. Думаю, с молодостью это пройдет; раскаленный камень, если не треснет, долго тепло держит, правда, кунак?

— Все так, все верно говоришь, Абдул-Кадир. Спасибо! Очень облегчил мою задачу, — ответил Кичи-Калайчи, а сам подумал: «Наверняка дочь успела шепнуть отцу и кто я, и зачем пожаловал».

— Правда, мы хотели с женой годик-два подождать расставаться с нашей старшенькой, пока ползунки станут бегунками, но жена мне на днях шепнула: к весне еще будет ребенок. Вот я и решил: от ползунков все равно не избавиться, так зачем же мучить старшую дочь, расстраивать ее счастье. Рассуди, кунак, разве я не прав?

— Зрячему сердцу очки не нужны. Далеко смотришь, хорошо видишь, Абдул-Кадир, — согласился Кичи.

4

Да, логика у Абдул-Кадира была, как говорится, железная. Одно только беспокоило: как ни суди, а сватовство хоть и маленькая, но война. А что больше всего тревожит солдата, идущего на штурм? Мирная тишина и открытые ворота крепости. Вот и Кичи опасался, как бы за сладкими речами каменщика не последовал неожиданный выпад; запросит многодетный отец такой калым, что света не взвидят ни сват, ни жених. И Кичи-Калайчи без промедления кинулся в атаку:

— Очень, очень рад, уважаемый Абдул-Кадир вашему добросердечию. Но вот как насчет того, главного…

— Не понял, — признался Абдул-Кадир, вытирая рот салфеткой, — какой счет?

Очень уж противно было Кичи-Калайчи произносить в таком радушном доме корыстное слово «калым». И он решил обойти его стороной:

— Сами знаете, обычай…

— Какой? О чем вы говорите?