В тупике

Он погасил свет, и только собрался было снова улечься в постель, как до него долетел скрип чьей-то двери. По знакомому уже кашлю Кафар понял, что это вышла во двор старая Сона. Она долго и надсадно кашляла, потом стихла. Кафар подошел к темному окну. Кашля Соны больше не было слышно, но по ее согнутой спине, по тому, как она сотрясается, Кафар догадался, что старуха пытается сдержать свой кашель. Потом он увидел, как она опустилась на колени под тутовым деревом и принялась что-то еле слышно бормотать, то и дело воздевая руки к небу… Не в первый раз видел Кафар такую картину, и каждый раз ему казалось, что старая Сона спрашивает у бога о своем сыне. Бог, похоже, ничего не говорил ей в ответ, потому, наверное, спина старой Соны сгибалась еще больше; потом каждый раз она с трудом, чуть ли не на четвереньках добиралась до своей лестницы, обессилевшая настолько, что не в состоянии была закрыть за собой дверь. Вот и сейчас старая Сона вернулась в дом, оставив дверь приоткрытой…

А Кафар стоял у окна, и ему казалось, что он все еще видит старую Сону, и Сона теперь не одна, рядом с ней все, что с детства укладывалось в его сознании в слово «война». Он был тогда совсем маленьким, мало что понимал, но при слове «война» ему неизменно представлялись мужчины на костылях, его приятели — ребята, оставшиеся без отцов, и обязательно их соседка Хурма. Страшнее всего война ему казалась именно тогда, когда он видел Хурму. Каждую ночь, когда все укладывались спать, Хурма уходила за дом и там плакала — сначала тихо, а потом все громче, с криком, с рыданиями.

«А ну, сейчас же убирайся, подлец! Убирайся, кому говорю!»

Эти слова так явственно донеслись из соседней комнаты, что на мгновение Кафар опять, как прошлой ночью, перепугался. Но тут же опомнился и постучал в стену.

Но оттуда, из комнаты Фариды, до него по-прежнему доносились ее вскрики; вдруг она начинала хрипеть, временами всхлипывала, и тогда голос ее становился тихим, жалобным. «Ну, оставь же меня в покое! Чего ты от меня хочешь?» — еле слышно доносилось до Кафара.

Поняв наконец, что стук не дает никаких результатов, Кафар натянул брюки, гютушил свет и на цыпочках вышел на веранду.

Стояла светлая лунная ночь, и ему хорошо было видно все, что делается в ее комнате. Гасанага разметался в своей кровати, раскрылся. Кафар осторожно подошел к нему, поднял с пола одеяло и укрыл мальчика. Тот даже не пошевельнулся — значит, спал крепко, и крики матери его не тревожили.

Темно было и у старой Соны, но дверь ее все еще оставалась приоткрытой.

Кафар в раздумье стоял между мальчиком и его матерью.

— Фарида-баджи, а Фарида-баджи…

Фарида в ответ начала громко всхлипывать. Кафар решился. Он подошел к постели, посмотрел ей в лицо. Оно было страдальческим, беспокойным, фарида лежала так плотно укутавшись одеялом, словно мерзла в эту теплую сентябрьскую ночь. Вдруг она снова вскрикнула, сбросила с себя одеяло и села в кровати. Решив, что она проснулась, Кафар отвел взгляд и сказал смущенно:

— Ты прости, Фарида-баджи…

Но тут же понял, что Фарида не слышит его. Она снова легла. Теперь глаза ее были закрыты, лицо осветилось спокойной улыбкой; ночная рубашка опять была расстегнута. Стараясь не смотреть в ту сторону, Кафар поправил на ней одеяло. Как ни старался он быть осторожным, Фарида вдруг встрепенулась, вскрикнула от испуга и села.

— Кто ты? — закричала она, вглядываясь в него расширившимися от страха глазами.

— Это я, Фарида-баджи, не бойся…

— Кто это — «я»? — Фарида в ужасе вжалась в стену.

— Да я же, Фарида! Я, Кафар…

— Что случилось? — начала она понемногу приходить в себя. — Что тебе надо?

— Ничего, Фарида-баджи, ничего. Просто слышу, ты опять…

Фарида долго смотрела на него тяжелым испытующим взглядом, наконец сказала:

— Хорошо, что разбудил… Сон опять страшный…

— Извини, я хотел как лучше, — пробормотал Кафар и все так же осторожно пошел к двери.

— Если тебе не трудно, — окликнула его Фарада, когда он уже был в дверях, — принеси мне воды… Что-то сердце никак не успокоится…

Кафар принес воды, протянул ей, да так и остался стоять, потому что Фарида стакана не взяла, а снова села в постели, опершись на его протянутую руку.

— А ты-то чего дрожишь? — со смешком спросила она. — Что, тоже дурной сон приснился?

— Какие там сны! Я вообще не спал…

— Интересно… А чего дрожишь? — и вдруг вскрикнула: — Ох, что же ты делаешь!

Стакан неожиданно выскользнул из рук Кафара. И хоть Фарида успела отодвинуться, все равно вода выплеснулась и на ее ночную рубашку, и на постель. Она отбросила одеяло и, сверкнув коленями, спустила ноги. Попробовала натянуть подол — рубашка никак не хотела прикрывать ее заголившиеся ноги. Наконец она догадалась перевернуть одеяло и прикрылась его сухой стороной.

Кафар поднял стакан и снова направился к двери.

— Ты куда?

— Воды принесу.

— Я вижу, с тобой каши не сваришь… Хватит воды.

Кафар замер посреди комнаты.

Фарида устроилась в постели поудобнее — он слышал, как застонала сетка кровати, — и ласково позвала его:

— Кафар!

— Слушаю, Фарида-ба.

— Да что ты опять заблеял свое «сестра» да «сестра»?