В тупике

Сколько лет ему не приходилось болтать вот так, на русский манер! Ему было весело, он даже растрогался.

— И вот, кого же он вдруг видит в один прекрасный день? Моего друга Блини, в огромной американской машине, с каким-то человеком, который снял целые апартаменты в этой гостинице! Так я узнал в Тулузе, что мой Блини стал камердинером бельгийского финансиста и поехал с ним в Варшаву… Ну разве это не перст судьбы? И то, что я нашел мои полотняные брюки, — тоже судьба! Но этого вам не понять, а мне не хочется разъяснять…

Еще как хочется! Вся эта история казалась ему чудом. Но теперь заговорил уже поляк, взялся представить картину американской жизни.

— Ты по-английски-то говоришь? — спросил венгр.

— Нет! В нашем районе жили только поляки. И на заводе их было тысячи две…

Владимир с нежностью смотрел из окна на пригород с серыми домами и голыми ветвями деревьев и улыбался, ощущая в кармане рубашки оставшиеся четыре тысячи франков.

На нем был новый костюм, купленный в магазине готового платья, узковатый в плечах и весь мятый, оттого что ткань была хлопчатобумажной.

Все кругом уже спали. Просыпались, чтобы сходить в туалет или глотнуть пива. Венгр разлегся на полу между скамейками, подстелив газеты.

Владимир еще хотел рассказать самое удивительное: его так ведь и не нашли! Полиция, разумеется! В первое время он отпустил бороду, рыжеватую, вроде бы лопатой. Фотографию его напечатали многие газеты, но на этой единственной фотографии, которой они располагали, он был в офицерской форме и морской фуражке. Никто не узнал бы его в синем комбинезоне Он старательно встречался только с русскими В каждом городе были у него русские знакомые. Он почти не скрывался. К чему? Он ведь не чувствовал себя виноватым и поэтому не мог себе представить, что его схватят, накажут. Это ощущение так овладело им, что он без колебаний сбрил бороду, когда поступил на работу в цирк, где все над ней потешались.

Газеты, по правде говоря, о нем и думать забыли, полиция, по всей вероятности, тоже. Зеваки могли сколько угодно глазеть на то, как рабочие натягивают купол цирка, но видели только крошечные фигурки, ловко перебрасывающие огромные балки, а лиц не различали.

Даже в Антибе… Но все же там он не решился занять свое место у выхода на арену в шеренге униформистов, разодетых в синее с золотом.

— В санях, должно быть, еще не ездят, — заметил он, когда польская таможня осталась позади.

Поляк залился слезами, увидев первые избы, а на первом же вокзале хватил водки и пьяным вернулся в вагон. А с ним и Владимир! Они пили вместе. Последнее, что он сказал своему спутнику, было:

— И вот я проехал французскую границу, и у меня даже бумаг не потребовали… Понимаешь?

Сейчас он подмигивал спутнику, как бы напоминая об этом, но тот, недолго думая, завалился спать.

В Варшаве сани еще не пришли на смену такси, но улицы тонули в тающем снеге, а белые хлопья все падали и падали и тут же таяли. Владимир обернулся на первого встреченного им старого еврея в зимней шубе, и ему захотелось пуститься бегом на радостях.

Город был знаком ему. Они с Блини не раз проезжали через него в те времена, когда поезд, подобный этому, уносил их обоих каждые три — четыре месяца то в один, то в другой город через ту или иную границу.

Величественный швейцар в ливрее возвышался у входа в отель «Европейский».

— Саша! — воскликнул Владимир.

Воскликнул и расхохотался. Бывший семинарист растолстел, лицо стало жирным и важным, и украшали его огромные усы, какие носили перед войной русские царедворцы.

— Ты кто такой?

— Не узнаешь? Владимир… Владимир Улов… Блини здесь?

— Какой такой Блини?

Верно! Саша не мог знать. Этого прозвища его приятель в ту пору еще не носил.

— Жорж Калении… Он был здесь… Ты писал о нем в Тулузу, Петрову…

Но тут подошла машина, швейцар бросился к ней, потом проводил гостя до вращающейся двери Палас-отеля. Потом нерешительно вернулся к Владимиру и сказал:

— Жди меня в семь часов на углу… Вон там, перед зданием министерства…

А снег все идет! И улица плавает в талой холодной жиже, и брызги летят из-под колес прямо в лицо! А кругом — каракулевые шубки, и зимние пальто, и старые дома, похожие на казармы…

Владимир останавливался у каждой витрины, а иногда перед тем или другим прохожим, что-то напоминавшим ему. Впрочем, ему все что-то напоминало. Всем своим существом он вдыхал этот город, забыв о голоде и жажде, зато когда опомнился — проглотил залпом пять-шесть рюмок самой лучшей водки!

Швейцар явился на свидание с ним уже, конечно, без ливреи, но в усах, в галошах, в шубе.

— Ты откуда?

— Из Франции, через Швейцарию… Мне нужен Блинн, то есть Жорж Каленин… Он не в гостинице?

Они отправились обедать в маленький ресторанчик на втором этаже, и Владимир готов был отведать от всех блюд, а тем более — от всех закусок!

— Уж не знаю, что с ним сталось, — вздохнул швейцар.

— Как?

— Банкира-то арестовали вот уж месяц тому назад.

— Какого еще банкира?