В тупике

Махмуд грустно посмотрел на мать; только теперь начал он понимать, почему отец после каждого спора с матерью становится таким жалким, кажется смертельно усталым, каким-то полусонным. На него и на самого сейчас накатила сонливость. Нетвердым шагом поплелся он в их с Чимназ комнату.

Чимназ принарядилась, собираясь куда-то. На ней теперь было открытое белое платье в мелкий цветочек. Платье очень шло ей, Чимназ выглядела в нем еще красивей, еще стройней. Она распустила волосы, и они свободно легли на ее плечи. Большие карие глаза лучились счастьем, молодостью; в них было столько света, что Махмуд, забывшись, улыбнулся и остановился перед сестрой.

— Ишь ты! С чего это — наряжаешься, сияешь, а? Глаза Чимназ заблестели еще радостнее.

— Так ты еще не слышал? Решен вопрос о моем поступлении в институт.

— Что-о?! Как это решен, ведь до приема еще… — И вдруг, вспомнив свой разговор с матерью, он все понял. У Махмуда закололо в сердце, захотелось сказать сестре что-то обидное, резкое.

Но так ничего и не сказал ей — радостное сияние, струящееся из глаз сестры, проникло и в его душу, будто разогнало тьму в сердце, боль и горечь, затаившиеся в этой тьме. Губы его сами расплылись в улыбке. Чимназ счастливо подмигнула брату, вдруг чмокнула его в щеку и выбежала из комнаты. А Махмуд все стоял у окна, глядел на двор и думал о том, что мать, наверно, права, что он, как и отец, делает трагедию из любой мелочи. Во-первых, с отцом произошел всего лишь несчастный случай — не нарочно же они его сбили! Точно такая же история могла произойти и с ним самим. «Предположим, у меня есть машина, и я случайно собью кого-нибудь, ну, хотя бы сына того же академика Муршудова или даже самого академика… Что же они должны делать? Стараться во что бы то ни стало посадить меня? Разве я или мои родители обрадовались бы, если бы они меня посадили! Нет, конечно, на всю жизнь сделались бы их врагами… Клянусь богом, мать умная женщина. Эти Муршудовы, бедные, лезут из кожи… А если б не отцово увечье — разве бы они сейчас так лебезили перед нами? Да нет, конечно… Правда, и это тоже не разговор — откуда им, несчастным, было знать нас до этого случая… Можно, конечно, считать их врагами… но что хорошего в такой зловредности, какой прок? К тому же, с отцом, к счастью, ничего опасного, перелом срастется. Человек, между прочим, и на ровном месте ни с того ни с сего споткнуться может… А Муршудовы вот уже сколько времени о покое и не вспоминают. И сестру взялись в институт устроить, и о моем будущем обещали позаботиться… Клянусь богом, они просто очень хорошие люди…»

Махмуд оглянулся — сзади стояла мать. Он посмотрел на нее вопросительно. Фарида опустила голову и еле слышно спросила сына:

— Ну, так что ты решил? Как, по-твоему, вся эта история должна кончиться?

Махмуд сразу понял, о чем спрашивает мать. И так же тихо ответил ей:

— Я подумал… Я думаю, конечно, было бы хорошо, если бы мы смогли уговорить отца… Жалко их, зачем все обострять…

Чувствовалось, с плеч Фариды словно камень свалился, она одобрительно посмотрела на сына.

— Вот и молодец. Что было, то было, а жизнь идет дальше…

— Поговори с папой, объясни ему все… Что ему стоит изменить показания, верно? Ничего ведь страшного, к счастью, с ним не произошло, верно?

Они продолжали говорить полушепотом, чтобы отец не мог их услышать.

— Я больше всего боялась за его голову… Но теперь-то все в порядке, опасность миновала. А ногу ему профессор лечит очень добросовестно. Очень!

Из спальни послышался вдруг звон бьющегося стекла. Фарида и Махмуд бросились туда и увидели, что Кафар уронил стакан. Он виновато посмотрел на жену. Но Фарида сказала радостно, что все просто замечательно, что посуда, как известно, бьется к счастью.

Вернувшись с работы, Фарида с удивлением обнаружила, что на окне спальни стоит букет гвоздик, а рядом — коробка орехов в шоколаде.

— Кто это принес? — поинтересовалась она.

Чимназ, которая читала в своей комнате, ничего не ответила.

Отозвался Кафар.

— Товарищи с работы приходили.

— Чего это их, интересно, принесло? Ишь ты, на подарок разорились!

— Там еще и деньги должны быть.

— Деньги?

— Да, под коробкой, наверно.

— Что за деньги? — Фарида быстро пересчитала — сто рублей.

— Это премия.

— Что за премия? За какие такие успехи?

— Последний дом раньше срока сдали…

— Да? Ну, а что же ты тогда вместо того, чтобы радоваться, говоришь об этом с какой-то грустью?

Кафар не счет нужным отвечать жене. «Да за то, что мы сдали этот недостроенный дом, нас не премировать надо, а наказывать, — подумал он. — Впрочем, те, кто поселятся в нем, и без того будут нас проклинать, Фарадж! Можешь быть в этом уверен! Значит, ты так ничего и не сделал… Другим, значит, стал, не таким, как когда-то… Неужели и тебя, как других, больше стали волновать липовый авторитет, личное благополучие? Лишь бы, мол, хвалили, пока ты секретарь, а что будет потом — тебя совершенно не волнует… Эх, Фарадж, Фарадж!..»

Раздумье его прервал телефонный звонок. Фарида схватила трубку.