В тупике

И первое, что дошло до него, когда опять вернулся слух, были слова матери:

— Как же ты вытянулся, сыночек! Да стану я жертвой дорог, которые привели тебя сюда, сыночек мой родной…

Она шла с двумя ведрами воды от артезианского колодца. Поставив их, мать кинулась к Кафару, он бросился к ней, и они обнялись прямо среди улицы.

— Как же ты вытянулся, сыночек, — все говорила она, — как ты вырос за эти пять месяцев. Только похудел очень, видно, замучили тебя эти проклятые занятия…

Сколько мать ни противилась этому, он взял у нее ведра. И хотя она и ворчала для порядка, про себя думала с радостью, что город совсем не изменил ее Кафара — все такой же заботливый, такой же внимательный. Гюльсафа шла рядом с ним и гордо поглядывала вокруг. Пусть все видят, что ее сын, которого она в такой нужде подняла на ноги, учится теперь в Баку. И не где-нибудь, а в самом университете…

— Поздравляю тебя, Гюльсафа, — сказала одна из встретившихся по пути соседок.

— Чтоб и ты всегда жила в радости. Дай бог и тебе дожить до такого радостного дня!

А когда они проходили мимо дома Гюльназ, мать сказала с улыбкой:

— Гюльназ тоже приехала. Вчера. Спрашивала о тебе. Поправилась, такая красивая стала — любо-дорого посмотреть. Уж на что я — женщина все-таки, а и то не могла на нее равнодушно смотреть.

Кафар даже споткнулся, да так, что вода выплеснулась из ведер.

— Видишь, как хорошо все, мой родной! Примета такая есть: воду пролить — к радости. — Мать была так счастлива, что даже слезы появились у нее на глазах. Смахнув их, она закричала на весь двор:

— Ребята, где вы! Смотрите, кто к нам приехал!.. Братья и сестры Кафара высыпали из дома и облепили его со всех сторон.

Обойдя в тот свой приезд весь сад, Кафар подумал о том, что порядок, который завел здесь отец, пока еще держится. Под деревьями было чисто — видно, еще осенью сгребли палые листья и отсохшие ветви, перекопали приствольные круги. Земля здесь была влажной — видно, совсем недавно прошли сильные дожди.

Сквозь голые деревья соседских садов далеко просматривались усадьбы села. Он нашел дом Гюльназ. Ему хорошо было видно, как посверкивает время от времени лопата — это перекапывал землю в саду ее дедушка. «Разве не рано еще заниматься землей?» — подумал Кафар. Но потом он вспомнил, что и отец иногда вскапывал землю в самом начале зимы.

Верно, отец любил подготовить землю в самом начале зимы, а то и в конце осени. «Пусть теперь снег ложится, — говорил он. — Если вскопанное остается на зиму под снегом, земля становится мягкой-мягкой, а уж если весной перекопать ее еще раз — и вовсе делается, как сливки. Что бы ты ни посеял в нее — обязательно взойдет».

А когда-то здесь, на этой самой земле в саду, было даже отведено место для пшеницы. Нашлась у них старая, еще дедовская соха, и вот этой сохой они обрабатывали под пшеницу землю. Брали в колхозе волов, Кафар садился между ними, погонял, а отец наваливался на ручки сохи. До сих пор помнит Кафар, что каждый раз доставался им один вол, слепой на правый глаз, и отцу всегда приходилось впрягать его с левой стороны, потому что когда вол шел справа, то часто сходил с борозды.

А на следующий год отец раздобыл плуг. Кафар обрадовался, полагая, что плуг будет вести легче, чем соху, ведь у него такой больший и широкий лемех; и вообще, им, наверное, можно будет вспахивать землю безо всякого труда… Но поди ж ты, все оказалось совсем наоборот… Стоило отцу начать погонять волов — как в ту же минуту Кафар чувствовал, что плуг вот-вот выскочит из земли. И выскакивал.

Отец хоть и сердился, но плуга у Кафара не отнимал. «Ничего, — говорил он, — постепенно научишься. Мужчина должен быть мастером… Если у человека нет мозолей. — все равно, о чем тут речь: о руках или о мозге, — то никакой он не мужчина. Никому такой не нужен…»

Когда пшеница созревала, отец, мать, Кафар с младшими братьями — все брали в руки серпы и шли жать, вязать снопы. А потом недалеко от дома, справа от ворот, устраивали гумно. Под руководством отца они тщательно готовили это место, расчищали его от травы, сорняков, мусора. Потом распускали снопы, равномерно раскладывали их на середине площадки. Отец связывал вместе пару громадных, тяжелых молотильных досок, впрягали в них быков или лошадей, и Кафар, стоя на этих досках, погонял животных по кругу. Братья и сестры тоже вскакивали на доски, чтобы они были тяжелее — тогда пшеница обмолачивается быстрее, тогда в колосе не задерживается ни одного зернышка.

Потом они перевеивали зерно лопатами. Тогда и отец, и мать, да и все дети молили бога о том, чтобы поднялся легкий, совсем небольшой ветерок. Мать даже начинала напевать:

Приди, Хызыр, приди,
Принеси с собой ветерок.
Пшеница наша поспела, Хызыр.
Легкий пришли ветерок…[4]

Потом пшеницу пересыпали в мешки, мешки складывали в погреб…