В тупике

Кафар ужинал в маленькой полутемной кухоньке во дворе — приготовил себе глазунью из двух яиц. С трудом, безо всякого аппетита проглотив половину, он вышел, чтобы бросить остатки собакам, и обомлел: в этот самый момент «Беларусь» вонзала свой клыкастый ковш прямо в основание его будущего забора. Гаджи-муаллим стоял неподалеку и сосредоточенно наблюдал за происходящим. Не веря глазам, Кафар, как был со сковородкой в руке, подошел поближе, но когда ковш «Беларуси» поднялся вверх с куском бетона, вырванным из фундамента, он не выдержал. «Что вы делаете! Вы что, с ума посходили?!» — закричал он не столько парню, сидящему в кабине «Беларуси», сколько Гаджи-муаллиму. Он бросился, готовый от ярости огреть Гаджи-муаллима сковородкой, но Гаджи-муаллим посмотрел на него очень спокойным, полным боли взглядом, и вот тут-то Кафар почувствовал в этом взгляде не уверенную насмешку, не злобу, а жалость. И, отшвырнув сковородку в сторону, Кафар снова спросил его: «Зачем же ты это делаешь-то, Гаджи-муаллим?» И Гаджи-муаллим произнес в ответ всего три слова: «Мне твоя мама разрешила». «Кто-о?» — переспросил Кафар, не в силах скрыть своего удивления. Гаджи-муаллим кивнул куда-то в сторону: «Вон, посмотри-ка налево!» И Кафар, посмотрев в ту сторону, увидел мать. И тут же ему показалось странным, как это он до сих пор не заметил ее светлого, почти пылающего лика. Хоть было уже темно, хоть не было на небе ни луны, ни даже малой звездочки, лицо матери было непостижимо светлым, сияющим. Кафар жалобно взглянул на нее, и, поняв значение этого взгляда, мама ободряюще улыбнулась ему: «Да войдет твое горе мне в сердце, сынок! Разве Гаджи-муаллим делает что-нибудь плохое? Ведь если бы он захотел, то вполне мог бы купить себе ученую степень. А он, видишь, настолько добр, что готов даже твою недоученность взять, да благословит его бог, да приведет он его к успеху во всех делах. Подумай сам: ведь если бы он не согласился купить твою недоученность, от которой тебе самому никакого прока, ты не смог бы построить наш дом, да войдет твое горе мне в сердце…»

Но когда сам Гаджи-муаллим сказал, что делает все это лишь по доброте, лишь во имя их старого соседства, Кафар снова не выдержал: «Ты лжешь, лжешь!» — закричал он что есть силы.

Может, на этот раз Кафар и ударил бы Гаджи-муаллима, да что там ударил — задушил бы его, швырнул в ров, в ковш «Беларуси».. Но мама снова улыбнулась и сказала: «Он не лжет, сынок, да войдет твое горе мне в сердце. Гаджи-муаллим очень добрый человек и прекрасный сосед. Не было еще случая, чтобы он не протянул любому руку помощи… Ведь он же понимает, что с шестьюдесятью семью рублями дома не построишь!..»

А ковш «Беларуси» тем временем выворотил еще один кусок бетона, и из-под него разлетелись по траншее листки бумаги. Гаджи-муаллим бросился подбирать эти листки, торопясь, чтобы парень за рулем «Беларуси» ничего не понял.

«Будьте вы все прокляты!» — закричал Кафар и бросился прочь, но, не пробежав и пяти-шести шагов, споткнулся обо что-то, упал и тут же почувствовал во рту солоноватый вкус крови — кажется, выбил себе зубы…

…Проснувшись, он первым делом сообразил, что зубы у него и впрямь ноют, как от удара. Со страхом поднес он руку ко рту, с опаской посмотрел на ладонь, на пальцы. Нет, крови на них видно не было. Кафар почувствовал, что лежит весь в поту. И хотя в комнате и без того было прохладно, он все же распахнул окно. Легкий ветерок быстро осушил пот, но тут Кафара начал бить озноб.

Дрожа, он стоял у окна. На дворе была темень — и в самом деле не видно было на небе ни луны, ни единой звездочки, и в этой кромешной темноте он снова увидел мать, ее непостижимо светлое лицо. И вернувшись в свой давешний сон, Кафар спросил себя, что же это за свет, которым так ярко светилось, почти пылало материнское лицо? Только теперь он понял, что свет этот, падавший на ее лицо, струился откуда-то сниау, словно мама стояла сейчас выше солнца… И наконец сообразил: свет тот шел из маминых рук. Из рук?! Но как же так? Погоди, погоди, кажется, она держит что-то… Так и есть, в маминых ладонях целая кипа денег… Скорее всего деньги эти дал ей Гаджи-муаллим. Так вот, значит, что это за яркое, непостижимо яркое сияние! Это всего лишь отсвет неправедных денег!..

…Не в силах оторваться от этого сияния, он понял вдруг, что тихо и жалобно плачет. И чем горше он плакал, тем сильнее ощущал в сердце своем, в сознании какую-то ужасающую, безнадежную пустоту.

Вдруг показался в дальнем конце сада на своем золотистом коне отец. Широко раскрыв глаза, утирая с них едкие слезы, Кафар смотрел, как мелькает между старых деревьев всадник. Отец неспешно ехал через сад — видно, мамины мысли передались и ему, раз он появился, видно, тоже думает, что Кафар сам никогда не сможет построить новый дом…

Он еще раз промокнул глаза и, вздохнув, плотно укутался в одеяло. Он согрелся, руки и лицо его теперь пылали, понемногу снова начал выступать на теле пот, но холод и езноб в душе никак не хотели проходить…

Об авторе