В тупике. Сестры

– Юрка! Не записывайся. Позовут – иди. А тут у тебя работа серьезная, нисколько не меньше, чем с китайцами воевать. Эх, ты! – И, как в прежние времена, взъерошила ему волосы. – Все ты о буденновской кавалерии мечтаешь! Когда поймешь, что у нас тут, на производстве, бои еще более трудные, еще более нужные?

А про себя подумала:

«Кроме же того, мне без тебя будет здесь очень одиноко. М-и-л-ы-й Ю-р-к-а!»

Он встал и сказал извиняющимся голосом:

– Нужно идти на работу.

– Я тебя провожу.

Взяла его за руку, и вместе пошли по направлению к вальцовке.

– Отчего, Юрка, никогда не зайдешь ко мне? Он смешался, поглядел в сторону.

– Я думал…

Лелька с усмешкой пристально поглядела ему в глаза, взяла под руку и прижалась к его локтю.

– Что бы там ни было, это дело не твое. Наших с тобою отношений это нисколько не меняет. Все остается по-старому. Юрка разинул рот от удивления.

– Приходи сегодня после работы. Поужинаешь у меня. Он быстро ответил:

– Приду.

– Ну, пока! – Ласкающе пожала концы его пальцев и пошла из вальцовки.

Юрка остановился перед своею машиною и долго смотрел на ее блестящие валы.

* * *

Уже полгода по заводу шла партийная чистка. В присутствии присланной комиссии все партийцы один за другим выступали перед собранием рабочих и служащих, рассказывали свою биографию, отвечали на задаваемые вопросы. Вскрывалась вся их жизнь и деятельность, иногда вопросами и сообщениями бесцеремонно влезали даже в интимную их жизнь, до которой никому не должно было быть дела.

Галошный цех, самый многолюдный на заводе, чистили в зрительном зале клуба. Председательствовала товарищ, чуть седая, с умными глазами и приятным лицом; на стриженых волосах по маленькой гребенке над каждым ухом. Когда в зале шумели, она беспомощно стучала карандашиком по графину и говорила, напрягая слабый голос:

– Товарищи, давайте условимся: будем потише.

Лелька быстро прошла чистку, – так неожиданно быстро, что у нее даже получилось некоторое разочарование, как на экзамене у хорошо подготовившегося ученика. Никаких грехов за нею не нашлось; и о производственной, и о партийной работе все отзывы были самые хорошие.

Быстро прошла и Ногаева. Выступила она, – грузная, толстошеяя, с выпученными глазами, – и, как всегда, видом своим вызвала к себе враждебное отношение. Заговорила ровно-уверенным, из глубины души идущим голосом, – и, тоже как всегда, лица присутствующих стали внимательными и благорасположенными. Она рассказала, как работала на фронте гражданской войны, рассказала про свою общественную работу.

– Будут вопросы?

Поднялась старая работница Буеракова и сказала с восторженностью:

– Какие там вопросы! Такая коммунистка, что просто замечательно. Сколько просветила темных людей! Я и сама темная была, как двенадцать часов осенью. А она мне раскрыла глаза, сагитировала, как помогать нашему государству. Другие, бывают, в партию идут, чтобы пролезть, в глазах у них только одно выдвижение. А она вроде Ленина. Все так хорошо объясняет, – все поймешь: и о рабочей власти, и о религии.

Хлопали. Конечно, прошла.

А с Матюхиной в конце вышла маленькая заминка. Вызвали. Взошла на трибуну, – курносая, со старушечьим лицом, в красной косынке. Начала, волнуясь:

– Я родилась в семье крестьянина, конечно, в Воронежской губернии… И родители мои, конечно, были бедные…

Потом овладела собой, хорошо рассказала, как ее деревню разорили белые, как пришлось ей скитаться, как голодала. Работала на торфоразработках, потом на кирпичном заводе. Там поступила в партию.

Посыпались наперебой любовные, умиленные характеристики.

– Все ее знают, что там! Работает, – прямо не налюбуешься, как работает.

– Такие кабы все мастерицы были, мы бы в три года пятилетку сделали.

– И к нам, работницам, имеет самый хороший подход. Один из членов комиссии спросил:

– А как у вас с партучебой?

– Учусь. Хожу в партшколу первой ступени. Только ничего не понимаю.

Хохот. А она прибавила очень серьезно:

– Что ж поделаешь! Председательница сказала, улыбаясь:

– Все-таки постарайтесь, товарищ Матюхина, понять. Вы хорошая производственница, это по всему видно, но партиец должен понимать и политическую сторону дела, для этого нужно учиться.

– Постараюсь.

Вдруг женский голос из публики спросил:

– А как у вас насчет политики в деревне? Не отказались вы от таких взглядов, какие мне два дня назад высказывали? Она мне говорила, что в деревне притесняют не только кулаков, но и середняков, что всех мужиков разорили. Говорили вы это?

– Да, говорила, потому что это правда.

Председательница насторожилась и с глазами, вдруг ставшими враждебно-недоверчивыми, спросила:

– Вы там были, сами все это видели?

– Была, видела. Мой брат в деревне. У мужика всего 130 пудов хлеба, а наложили 120 пудов. Подушки продают, самовары.

– Отчего же вы об этом не заявили? Злоупотребления всегда возможны.

– Заявляла.

Из зала раздались взволнованные голоса:

– Везде так!

Председательница посмотрела сурово. Она спросила Матюхину:

– Понимаете вы политику партии в деревне? Кто прячет хлеб?

– Кулаки.

– А кто нам помогает?

– Бедняки.

– А еще кто?

– А еще… с-середняки…