В твоем октябре

Глаза из светло-зеленых превращаются в изумрудные лазерные лучи. Он делает еще шаг и совсем рядом со мной, теперь уже шепотом, но так громко, что я стискиваю зубы, хочу зажать уши руками, чтобы не оглохнуть:

– Почему ты не пришла?

Зажмуриваюсь, перевожу дыхание и поднимаю глаза:

– Куда? – тихо спрашиваю я.

Зеленые глаза вспыхивают финальным аккордом, а затем выдох, в котором горячие нотки табака, крепкий кофе и отработавшая свое ярость, глухими толчками рваного дыхания.

– На эту гребаную выставку, – с тихим вздохом говорит он. Тонкие пальцы принимаются тереть переносицу, чтобы спрятать гнев.

– Так если она гребаная, что мне там делать?

Тихий, искренний смех и он поднимает на меня глаза – они всматриваются, они прикасаются, они обретают осмысленность:

– Потому что ты хотела, – он молчит, смотрит, а затем полная грудь воздуха и слова – легкие, быстрые, словно дробь дождя по крыше. – Мне казалось, тебе понравилась картина. Афиша… – его глаза становятся блестящим, словно огромные бриллианты. – Мне казалось, тебя зацепило.

– Зацепило, – киваю я, и делаю шаг назад.

Он смотрит, и его забавляет мое нежелание стоять на виду у прохожих нос к носу. Он улыбается, а я отгораживаюсь словами и делаю еще один шаг назад. Мне нужно больше пространства:

– Откуда мне было знать, что ты будешь там?

– Неважно, знала ты или нет. Важно – почему тебя нет там, где ты хочешь быть?

Неловкая пауза. Что мне ответить? Что есть вещи, от которых чувствуешь себя голым? Что есть музыка, срывающая с тебя напускное, есть книги, переворачивающие весь твой мир, и фильмы, после которых не спишь по полночи? Есть картины, где обнаженная красота и тебя самого оставляет совершенно нагим. На публике. В присутствии тысяч посторонних людей. Есть тонкая грань искусства, когда это становится таким же личным, как секс – не могу делать это, когда на меня смотрят.

– Так ты там работаешь? Это и есть твоя работа? – спрашиваю, чтобы спросить.

Он кивает, а я чувствую себя гораздо лучше, когда между нами немножко осени, а он больше не орет.

– Кем?

Он тяжело вздыхает:

– Какая разница?

Он достает из заднего кармана пачку сигарет, открывает, подносит ко рту и подцепляет одну из них зубами. Пачку – в задний карман, сигарета зажата в тонких тисках губ, но глаза исподлобья смотрят на меня с немым укором. Или усталостью? Кофейные локоны лезут в лицо, и он только сейчас замечает это, убирая их привычным жестом назад. Огонек зажигалки, глубокая затяжка, закрытые глаза, и густые клубы дыма ползут по его лицу вверх, минуя тонкие, но красивые губы, слишком большой нос и густые темные ресницы. Он снова открывает глаза и молча смотрит. Не особо сильна в невербальном общении, мне без слов неуютно, а потому глубоко вдыхаю:

– Афишу отдай.

– Нет, – отвечает он, а затем делает шаг к машине, открывает заднюю дверь и бросает на сиденье мое сокровище, словно мусор.

– Эй!

– Это не имеет ничего общего с искусством, – поворачивается он. Еще одна затяжка и тонкие пальцы бросают, начатую сигарету на асфальт. – Это мастурбация.

Я открываю рот в немом вопросе, который он опережает:

– Я, в общем-то, не имею ничего против, если в зоне досягаемости нет подходящего человека или для разнообразия, – он громко хлопает задней дверью. – Но когда в твоей постели желанная женщина, а ты закрываешься в ванной, это, по меньшей мере, странно.

Он открывает водительскую дверь:

– Поехали, – говорит он.

– Куда?

– Заниматься любовью с желанной женщиной.

***

В галерее полумрак, подсвечены только картины, за окном сумерки и уже зажглись фонари.

– И насколько близко вы знакомы? – спрашиваю, слыша, как отражаются мои слова от высоких потолков.

– Пожалуй, слишком, – отвечает мне темнота зала откуда-то справа.

– Вы спите? – спрашиваю я.

– Нет.

– Тогда что значит «слишком»?

– То и значит. У неё премерзкий характер.

– Я тебе не верю, – говорю я и останавливаюсь напротив той самой женщины, что была на афише. В одном он действительно прав – моя идея с афишей не имеет ничего общего с искусством. Снова мурашки по телу, снова к горлу подступает ком, но я всматриваюсь, впитываю каждый штрих – в моей голове женщина оживает. Она прекрасна. Она совершенна. – Это не под силу мерзкому человеку.

– Думаешь? – раздается прямо за моей спиной.

Вздрагиваю и оборачиваюсь:

– Не делай так.

– Почему? – его голос над моим ухом. – Это ведь самое приятное.

– Пугать?

– Удивлять. И ты не испугалась, – он смотрит на картину из-за моей спины. – Её друзья… – говорит он и обходит меня, вставая справа, – они не ходят на её выставки. А если и ходят, то до картин им никогда нет дела.

– Значит, это не друзья.