В убежище

— Она явно побежала за Рейном, наверно, это его кошка?

— И это вполне вероятно. Почему бы и нет? Лиззи, а когда он являлся к вам прежде, он тоже был с кошкой?

— Не знаю, я не видела… Разве кошек водят с собой? Это же не собака… Не знаю.

Она открыла дверь, и мы вошли в дом. Лиззи провела нас в гостиную и сказала:

— Подождите секундочку, я принесу лампу, а то там, наверху, наверное, темно.

Пока она бегала за лампой, меня вновь охватило неприятное чувство. Было просто ребячество, если не сказать наглость, являться вот так, в чужой дом, и шпионить! Вторгаться в чужую частную жизнь, бессовестно вынюхивать… И в то же время, нас попросила хозяйка дома. Попросила как об одолжении. И разве я сам, по чести сказать, не видел, не чувствовал, что ей нужно помочь? Я сам был свидетелем их отношений, ее противоестественной покорности… Моника была права: Лиззи вела себя при нем, как под гипнозом. В его мягких манерах, в его вкрадчивой любезности разве не мерещился мне своекорыстный, злой дух? И в конце концов, женщина должна иметь право знать, чем занимается ее муж.

— Посмотрите, какая любопытная гравюра! — произнес Танкред. Он стоял в углу комнаты и рассматривал небольшую, изрядно выцветшую гравюру. Она висела в нише и не бросалась в глаза, так что в наш первый визит в этом доме ни я, ни Карстен ее не заметили. Мы подошли поближе. Это был портрет человека в одеянии священника, старинное изображение с рафинированной проработкой деталей подобную тщательность можно увидеть в работах немецкой школы. С особым усердием художник занимался руками своей модели: сложенные на коленях спокойные руки довольно правильной формы, с длинными, тонкими пальцами производили, на редкость, тревожное и отталкивающее впечатление — что-то в них было, как мне показалось, от насекомого. К несчастью, лицо на портрете почти полностью покрывало безобразное коричневое пятно.

— Жаль, что она так попорчена, — заметил Танкред, — очень любопытно было бы взглянуть на его лицо.

— Интересный портрет, — пробормотал Йерн, — весьма интересный… Посмотрите на руки, мне кажется, они похожи…

— Извините, что я задержалась! — сказала Лиззи, появляясь с уже зажженной лампой. — Мне пришлось заливать парафин.

— Не знаешь, чей это портрет? — Танкред кивком головы указал на гравюру.

— Это Йорген Улле, «пиратский пастырь», который выстроил этот дом. А на заднем плане вы видите город Лиллезунд в одна тысяча восемьсот десятом году… Но я не люблю эту гравюру… Ну, пойдем? Сходим быстренько наверх, а потом выпьем кофе с ликером, я поставила воду.

Под предводительством Лиззи мы поднялись наверх по узкой деревянной лестнице с выщербленными ступеньками и оказались на просторном чердаке. Сквозь маленькое и грязное чердачное оконце пробивался узкий луч солнечного света по углам было вовсе темно. Огромная паутина свисала с верхнего угла окошка. Она сверкала и переливалась на фоне темной стены, придавая окну очарование романтической заброшенности. Запах пыли шибал в нос, и было очень жарко.

Лиззи быстро прошла через освещенное пространство, в свете ее лампы всего в нескольких метрах перед нами неожиданно обнаружилась стена и дверь. Дверь была низенькая, с коваными петлями и уголками, на ней висел большой, ржавый и тоже кованый замок. Лиззи поставила лампу на пол и достала из кармашка передника огромный ключ, вставила его в замочную скважину, повернулась к нам и сказала шепотом:

— Ну вот… Только я боюсь открывать! Может, кто-то из вас…

— Дай-ка мне! — завороженный этим замком и дверью, я поспешно шагнул вперед.

Разумеется, я никогда не считал себя отчаянным смельчаком, но любопытство, а возможно, и безнаказанность иной раз берут верх над моей природной осторожностью, если не сказать — трусостью. Когда я был маленьким, меня одолевала жажда приключений, опасных путешествий и смелых открытий, и я обожал чердаки и подвалы. Особенно подвалы, потому что там было темно! В десять лет я не расставался с фонариком и к двенадцати я обследовал все подземные ходы, переходы и погреба не только в нашем городском районе, но и в центре. Я был признанным чемпионом среди мальчишек на нашей улице, некоторых я брал с собой, но обычно показывал им уже известные мне маршруты, чтобы блеснуть, так сказать, эрудицией и оставить себе честь и славу первооткрывателя.

Точно такое же детское возбуждение охватило меня при виде этой таинственной двери. Я не смотрел на остальных, но думаю, Танкред (мое мнение о нем за прошедшие пару дней очень переменилось) был в таком же восторге, как я. Короче, я повернул ключ, снял замок и открыл тяжелую дверь. Потом взял лампу и вошел. За мной по пятам шел Танкред, дыша мне в макушку, за ним — все остальные.