Она готовила поднос с едой для дяди Джулиана: наливала молоко в кувшинчик, расписанный желтыми маргаритками, подравнивала гренок — чтоб вышел маленьким, аккуратным: дядя Джулиан даже не притрагивался к пище, если куски казались ему чересчур большими или неудобными для еды. Завтракал он обычно в комнате: ночами его мучили боли, порой он просто лежал в темноте без сна, дожидаясь рассвета и Констанции с подносом; само ее присутствие приносило ему облечение. Иногда ночью, когда сердце болело особенно сильно, он принимал одной таблеткой больше и тогда все утро додремывал — сонливый и вялый, — не желал даже горячего молока, требовал только, чтобы Констанция возилась на кухне рядом с его спальней или в саду — тогда он видел ее из окна. Если он просыпался бодрым и веселым, Констанция вывозила его завтракать на кухню; он устраивался за старым письменным столом и сразу погружался в свои записи, роняя на них крошки. «Если судьба пощадит меня, — говорил он Констанции, — я сам напишу эту книгу. Если нет, проследи, чтобы мои бумаги попали в достойные руки, к цинику; пусть книгу напишет человек, которого не заботит истина».
Я собиралась быть доброй к дяде Джулиану, поэтому мысленно пожелала ему приятного аппетита. Пускай поест и отправится на своей каталке в сад — погреться на солнышке.
— А вдруг сегодня тюльпан распустится? — Я выглянула за кухонную дверь, и в глаза ударило солнце.
— Завтра, не раньше, — Констанция всегда знала заранее. — Если соберешься побродить, надень сапоги, в лесу еще совсем сыро.
— Скоро что-то изменится, — сказала я.
— Просто весна, глупышка. — Она взяла поднос. — Не убегай, пока я не вернусь, мне понадобится помощь.
Она открыла дверь в комнату дяди Джулиана и сказала: «С добрым утром». Он ответил тусклым, старым голосом: значит, ему нездоровится и Констанции придется крутиться вокруг него целый день.
— Девочка моя, твой отец уже дома? — спросил он.
— Пока нет, — ответила Констанция. — Давай-ка подложим еще подушку. Сегодня прекрасный день.
— Он всегда так занят, — сказал дядя Джулиан. — Принеси мне карандаш, дорогая, это надо записать. Он всегда очень занят.
— Выпей горячего молока, ты быстрей согреешься.
— Ты — не Дороти. Ты — моя племянница Констанция.
— Пей.
— Доброе утро, Констанция.
— Доброе утро, дядя Джулиан.
Я надумала выбрать три слова-заклинания: пока кто-то не произнесет их вслух, ничто не изменится. Первое слово —
— Он сегодня плох, — сказала она. — К завтраку почти не притронулся — совсем слабый.
— Будь у меня крылатый конь, он отвез бы нас на Луну. Дяде Джулиану там было бы намного лучше.
— Попозже вывезу его на солнышко и приготовлю гоголь-моголь с ромом.
— А на Луне зато совсем не страшно.
Она рассеянно взглянула на меня.
— Одуванчик уже зазеленел. И редис. Я собиралась заняться огородом, но не хочется оставлять дядю Джулиана. Ничего, подождет морковь… — Констанция задумчиво забарабанила пальцами по столу. — И ревень подождет…
Я отнесла свою чашку и тарелку в раковину; надо придумать второе волшебное слово, я уже почти выбрала —
— Испеки-ка лучше пирог для дяди Джулиана.
Констанция улыбнулась:
— Скажи уж: испеки пирог для Маркисы. Пирог с ревенем хочешь?
— Мы с Ионой ревень не любим.
— Но у него чудесный цвет. Ревеневый джем — самое красивое, что есть на полках.
— Ну и пусть стоит на полках. А мне испеки пирог с одуванчиками.
— Глупышка — Маркиска, — сказала Констанция. Она стояла в синем платье, на кухонном полу играло солнце. Сад за окном светился молодой зеленью. Иона умывался на крылечке; Констанция, напевая, принялась мыть посуду. Я уже почти спасена, осталось выбрать третье волшебное слово.
Констанция кончила мыть посуду, а дядя Джулиан еще спал, и она улучила минутку — сбегать на огород, собрать первые овощи, сколько успеет. Я осталась за столом на кухне — стеречь дядю Джулиана и позвать Констанцию, если он проснется; но когда она вернулась, он спал. Я грызла маленькие сладкие морковки, а Констанция мыла и убирала овощи.
— Сделаем весенний салат, — сказала она.
— Мы съедаем времена года. Сначала едим весну, потом лето, потом осень. Ждем, пока что-нибудь вырастет, и съедаем.