В усадьбе

— Ни, ни, ни… Ничего не заведу… Никакихъ котовъ, замахалъ руками баринъ. — Будутъ коты у насъ и начнутъ они съѣдать по пяти фунтовъ говядины. Да еще полведра молока имъ потребуется.

— Зачѣмъ же пять фунтовъ говядины, зачѣмъ полведра молока? возразилъ кучеръ. — Ежели бы ваша милость поручила мнѣ купить трехъ котеночковъ… Отличные есть у нашего кабатчика.

— Ничего тебѣ не поручу. Рѣшительно ничего.

— Воля милости вашей, а только безъ котовъ крысы и въ кладовую къ вамъ заберутся, провизію начнутъ жрать.

— Да ужъ забрались, сказала ключница. — Я боялась только доложить вашей милости, а ужъ у насъ фунтовъ пять стеариновыхъ свѣчей онѣ съѣли да бруска три мыла. И вѣдь какъ жрутъ!

Баринъ въ волненіи ходилъ по двору и говорилъ:

— Пускай жрутъ, а котовъ все-таки не заведу. Дороже будетъ стоить.

— Вѣдь крыса, она хитрая, начала ключница. — Она яйца ѣстъ. Такъ все яйцо и выѣстъ. Вы вотъ все жалуетесь, что яицъ мало. А отчего мало? Отъ крысъ.

Баринъ не слушалъ и зашагалъ на крыльцо. Черезъ пять минутъ онъ стоялъ хмурый и сердитый передъ барыней. Барыня вышивала какую-то прошивочку и спросила его:

— Насчетъ чего ты сейчасъ такъ на дворѣ сердился?

— Да насчетъ всего, отвѣчалъ баринъ. — Вообрази, я сейчасъ дѣлалъ расчетъ и оказывается, что намъ надо бросить всякое хозяйство, если мы думаемъ, что извлекаемъ изъ него хоть какую-нибудь выгоду. Оказывается, что цыпленокъ намъ обходится чуть не въ полтинникъ, тогда какъ его по здѣшнимъ цѣнамъ и купить-то можно за пятіалтынный. Возьмемъ поросятъ… Знаешь ли, во что намъ обошлось выпоить каждаго поросенка?

— Знаю, знаю…

— Ѣшь свой огурецъ, напримѣръ, и чувствуешь, что онъ стоитъ себѣ чуть не пятачокъ. А знаешь ли, что стоятъ намъ тѣ десять дынь, которыя выросли у насъ въ парникахъ?

Барыня улыбнулась, махнула рукой и произнесла:

— Не надо… Не говори… Я знаю…

IV

У террасы усадьбы раздались шаги и кто-то крякнулъ. Пробѣгавшій газету баринъ поднялъ голову. Передъ террасой стоялъ садовникъ и передвигалъ картузъ со лба на затылокъ.

— Кабы вы мнѣ двустволочки вашей дня на два прожертвовали. Вѣдь она у васъ все равно зря въ кабинетѣ виситъ, сказалъ онъ.

— Зачѣмъ это тебѣ? Что за глупости! спросилъ баринъ.

— Да вотъ, чтобы потрафить… Ужъ я бы его укомплектовалъ!

— Кого?

— Да вотъ подлеца-то этого. Ужъ я бы его укараулилъ и въ самую центру…

— Какого такого подлеца? Что, я не понимаю.

— А вотъ этого самаго, что дыни наши изъ парниковъ воруетъ. Ужъ я бы его распатронилъ въ самый корень. Не сталъ бы больше ходить.

— Да развѣ опять украли дыню?

— А то какъ же… Третьяго дня вы изволили на дыньку любоваться и говорили, чтобы въ воскресенье къ обѣду снять — ея у жъ нѣтъ.

— Какъ нѣтъ? спросилъ баринъ, быстро поднимаясь со стула и отбрасывая газету въ сторону.

— Очень просто. Даже вчера была, а ужъ сегодня нѣтъ. Кто-то спроворилъ. Прихожу утречкомъ посмотрѣть, а ея нѣтъ. Третью дыню… Еле-еле вывели, только бы снять, а тутъ…

Садовникъ развелъ руками.

— Ничего не подѣлаешь, проговорилъ онъ. — Надо караулить, а безъ двустволки караулить нельзя.

— Душечка! Слышишь? Вѣдь у насъ опять дыня пропала! крикнулъ баринъ барынѣ, сидѣвшей въ комнатѣ.

— Не можетъ быть! проговорила барыня, показываясь на террасѣ.

— Истинный Господь, пропала, отвѣчалъ садовникъ. — Воруютъ. Ночи темныя начались, ничего не подѣлаешь. Надо укараулить, да бекасинникомъ въ настоящее мѣсто, чтобы помнилъ и чувствовалъ. А то что жъ это, помилуйте!

— Кто бы это могъ красть дыни?! удивлялась барыня.

— Должно быть, крестьянишки здѣшніе… Иначе кому же?.. А то, можетъ статься, кто изъ поденщины, что вонъ у сосѣда лѣсъ расчищаютъ, дѣлаетъ догадку садовникъ.

— Нѣтъ, это не крестьяне и не поденщики. Ну, зачѣмъ имъ дыни?

— Какъ зачѣмъ? Очень просто-съ… Снесъ на станцію господамъ — вотъ на выпивку и есть. На желѣзной дорогѣ въ лучшемъ видѣ за такую дыню три гривенника дадутъ. Дыня, одно слово, антикъ была. Да и не носивши на станцію, Амосъ Ермолаевъ на деревнѣ за такую дыню сороковку дастъ. Сороковка ему плевка стоитъ, а онъ тоже мамонъ-то потѣшить любитъ.

Баринъ и барыня переглянулись.

— Нѣтъ, это, я думаю, свой воръ, сказала барыня. — Гдѣ тутъ пробраться на огородъ постороннему человѣку!

— Позвольте-съ… Частоколъ раздвинулъ — вотъ и тутъ… Зачѣмъ же свой?

— Свой, свой…

— Обижать изволите. Я изъ-за хозяйскаго добра удавиться радъ.

— Не про тебя говорятъ, а только воръ свой. У насъ около частокола собака на блокѣ бѣгаетъ.

— Да вѣдь можно и съ другой стороны перелѣзть. А то, вотъ, взялъ хлѣбца, прикормилъ собаку — ну, и бери, что хочешь. Воръ знаетъ какъ… Его учить нечего.

— Наши сытыя собаки польстятся на хлѣбъ! Что ты говоришь!

— Иначе, сударыня, и быть невозможно, потому кабы однѣ дыни, а то съ чего же у насъ и яблоки пропадаютъ?

— Какъ? И яблоки пропадаютъ?

— Очень просто. Сегодня, я такъ считаю, что, пожалуй, съ сотню посшибли и унесли!

— Ну, ужъ это изъ рукъ вонъ! возмутился баринъ. — Мы еще сами ни одного яблока не сняли, все дожидаемся, чтобы они хорошенько вызрѣли, а у насъ по цѣлымъ сотнямъ воруютъ.