В вечном долгу

— Ах ты, — тихонько вскрикнул он и, помочив слюной ожог, усмехнулся: — Вот так, не зная, не ведая, и смерть можно получить. Думал, думал я, Алеша, над своей житухой и решил наведаться в отдел оргнабора. Во-он та дверь, налево, со скрипом которая. Пожалуйста, говорят, хоть на Север, хоть на Восток. Паспорт на стол, подъемные в зубы и валяй. Как ты смотришь на это, Алеша? Одному мне страшновато. А вот с тобой бы — хоть на Северный полюс. Я понимаю, тут надо подумать…

— Ты подумай, а я не буду. На это не собьешь. Не сердись, Степа, но я не могу уехать.

— Девчонка?

— Чего болтать попусту. Сказал: не поеду.

На этом и оборвался разговор друзей, потому что к Мостовому подошел Лузанов:

— Тут, Алексей Анисимович, проект решения дали нам для знакомства. Давай-ка поглядим. На, читай. Я в спешке и очки позабыл взять. Хм.

Мостовой взял из рук председателя несколько сколотых булавкой листков, исклеванных бледными буквами пишущей машинки, стал читать:

— Постановление. Так, так, так. «Постановляем: планы, представленные колхозами, на проведение комплекса работ в период весенне-полевой кампании утвердить. Смотри приложение. «Авангард», «Сталинец», «Заря востока». Вот «Яровой колос». «Пшеница…»

Чем дальше читал Мостовой, тем ниже на лоб опускался клинышек его волос. Подогретые сдерживаемым волнением, начинали алеть щеки, и глохли слова за стиснутыми зубами.

— И опять во всех полях пшеница, — криво усмехнулся наконец Мостовой. — Что же это такое, Лука Дмитрич? Вместе с вами как будто обсуждали.

— Я ничего не понимаю, Алексей Анисимович.

Мостовой с сердитым недоверием поглядел на Лузанова, но по тому, как тот растерянно мял свое короткое жнивье волос, понял: председатель и в самом деле ничего не знает.

— Ты постой, Алексей Анисимыч, — взметнулся вдруг Лузанов. — Постой. Ведь это всего лишь проект. Мы предложили свое, район — свое. А сейчас то и другое обсудим.

— И проголосуем за эту бумажку, — Мостовой тряхнул бумагами и в запале еще хотел сказать что-то острое, но, видимо, воздержался и добавил миролюбиво: — Сейчас все станет ясным.

В кабинет председателя входили неторопливо, уступая дорогу друг другу, поправляя пиджаки, гимнастерки, причесывались кто расческой, а кто и просто пятерней. В углу коридора густо дымилась железная урна, засыпанная окурками. Сам Верхорубов стоял при входе и каждому подавал свою сухую залощенную руку, приговаривая с улыбочкой на тонких губах:

— Здравствуйте. Проходите. Рассаживайтесь. Здравствуйте. Проходите. Рассаживайтесь. Здравствуйте, здравствуйте.

На Верхорубове был надет костюм из добротной коричневой шерсти, в меру уширенный в плечах и не в меру с выпуклой, подстеженной грудью. Однако костюм удачно скрадывал председательское тщедушие, придавал Верхорубову так необходимую осанистость и рознил его от всех прочих, приподнимал. Иван Иванович, видимо, сам хорошо сознавал это и потому был прост с людьми, и потому дружелюбно улыбался им.

Мостовой глядел на Верхорубова, и в памяти его больно ворохнулось прошлое: разбитая колея от склада с семенным зерном густо усыпана янтарно-сытной пшеницей. Хлеб спешили выхватить из глубинки, свезти на элеватор, чтобы доложить в область и далее, куда следует, о выполнении плана хлебопоставок. И что тут горсть зерна! У хлеба не без крошек. Под колеса телег и автомашин, где были втоптаны дорогие сердцу хлебороба зерна, самоотверженно бросались свиньи, гуси, утки, куры, выклевывая и пожирая лакомый корм. В те дни дядловцы всю живность гнали со двора, авось она урвет сальную крошку. Через неделю склад опустел. На полу осталась натасканная грязь, а в сусеках обитые метлы, расколотая деревянная лопата да старое ведришко. Пахло в складе нежилым, промозглым, безнадежным…

В жарко натопленном кабинете было душно и глухо, но сам Верхорубов зябко потирал белые руки и торопливо, будто хотел согреться, ходил за своим огромным и богато оснащенным всеми принадлежностями столом. Говорил он опять приподнято, торжественно, давил слушателей необычно весомыми словами, будто не было пустых амбаров, будто не усыпали семенным зерном грязь осенних дорог, будто не сидели в Заготзерне счетоводы и не подсчитывали, сколько нужно дать колхозам семян и сколько взять с них осенью возвратных ссуд. Все было. И Мостовой, слушая Верхорубова, не верил ни одному его слову. И не только не верил, а спорил мысленно с ним, сжимая кулаки: «Не туда клонишь, Верхорубов. Если ты хочешь знать, так в интересах родины нам надо сеять не пшеницу, как ты утверждаешь, а рожь. Рожь, коноплю и клевер. Я делом, делом докажу тебе это. Землей докажу».

— Пусть по-боевому загремят на полях все сельскохозяйственные орудия, — с упоением говорил Верхорубов, и по лицу его разливался теплый румянец.

— Ай да председатель! Как Жуков под Берлином, обратай его лешак, — сказал кто-то восхищенным шепотом. Мостовой по какой-то неведомой причине повторил эти слова тихого восторга и нашел, что сказаны они с надежно скрытой усмешкой.