В вечном долгу

Лука Дмитриевич шел с коровника и зачем-то завернул к пустому колхозному амбару, сел на ступеньку под теплым солнцем, шапку снял, покрутил ее в руках и только тут услышал, что на проталинах потеплевшей крыши отчаянно кричат воробьишки: опьянели, видимо, от радости — ведь им довелось переломить зиму. Он долго глядел, как воробьи, порастрепав свое оперение, дрались, буянили, гонялись друг за другом. И Лука Дмитриевич забыл все свои заботы, улыбался первородной улыбкой, подсознательно радуясь солнцу, теплу, близкой весне, поре неясных надежд. Потом вдруг что-то вспомнил, помрачнел, надел шапку и пошел к селу, оступаясь на ребристой тропке. Низко нес он свою голову, сугорбясь. Думал. Думал о том, что в колхозе нет кормов и без помощи райсовета не обойтись. А Верхорубов очень косо глядит на «Яровой колос» и на его председателя.

Все началось прошлой осенью. Капустин, узнав, что из района уехал агроном Мостовой, взял «за грудки» Лузанова и устроил ему неслыханный разгром. Боясь потерять место, Лука Дмитриевич, обеляя себя, все свалил на Верхорубова: дескать, предрика сам был в колхозе, сам видел запаршивевшие по вине Мостового дядловские поля и сам распорядился убрать Мостового из Дядлова. В крутой оборот попал и Верхорубов, едва не схвативший выговор в учетную карточку. Вот так и оступился Лузанов на обе ноги: и в райкоме не оправдался, и расположение Верхорубова потерял. «Тряхнул нас Капустин, лысая башка, — думал Лузанов. — Тряхнул и правильно сделал: зря мы выжили парня из колхоза. Легче, увереннее работалось с ним. Ничего его не пугало: вот из таких варнаков герои-то в войну и выходили».

Задним числом Лузанов понимал, что был Мостовой горяч, неопытен, но весь без остатка отдан делам артели. Трудолюбие и бескорыстие агронома, которые удивляли, а порой и настораживали председателя, заражали колхозников верой в общий успех. Не мог, конечно, молодой парень за время своей работы окончательно растормошить людей, но люди тянулись к нему. И вот нет в «Яровом колосе» Мостового, нет живого начала и вся жизнь как-то сразу умолкла, притихла, словно ее подернуло ряской. Все знали, что виновен в этом председатель Лузанов. Сознавал свою вину и сам он и, не умея поднять людей, злился на них, на себя, много ругался, но в любом деле неизменно оказывался один. Его никто не поддерживал, и никто с ним не спорил. Последнее более всего бесило Лузанова.

Лука Дмитриевич по скрипучим, стертым ступенькам поднялся в контору, вошел в свой кабинет и сел к столу, захватив руками голову.

На коровнике не сегодня-завтра начнется падеж. Что делать? Выход один — продать лес.

Дня через два колхозный объездчик Максим Сергеевич Трошин, черный от негодования, с ощетинившимися усами, ходил по обваловскому лесу и пятнал зарубками сосны, ели и березы, попавшие на грань будущей лесосеки. Днями лесное богатство ляжет под топором. И осиротеют дядловские окрестности. Ветры станут выдувать поля. Влага уйдет в землю. Безымянные лесные ручейки иссякнут. Обмелеет Кулим. Улетят птицы…

«Да что же это такое делается? — едва не стонал Трошин от горя. — Ограбили ведь мы сами себя. Будто после нас здесь никто и жить не будет. И я участвую в этом диком грабеже. Вот так жизнь — хоть в могилу ложись».

Сознание того, что он участник чего-то страшного и непоправимого, не давало ему покоя. Не закончив нарезку делянок, он вдруг сел на лошаденку и уехал из лесу. А вечером пришел к Лузанову домой.

— Это ничего, что я к тебе ровно гость?

— Ничего, ничего. Не ссорились будто. Проходи. Пойдем в горницу.

— Я наскоро, Лука. Домны, кажись, нету? Поговорим и здесь. Уволь ты меня, Лука, от этого лесного дела. Уволь. Не могу я свой родной лес рубить. Вырубим лес, Лука, вконец оголодим дядловцев. Бабы его во время войны уберегли, а мы теперь под корень. Несуразица выходит. Я не могу участвовать в этом деле.

— Что-то ты, Максим Сергеевич, все в сторонку отскакиваешь, — зло прищурился Лузанов на Трошина и нервно повел по своим волосам вдруг вспотевшей ладонью. — Мы на фронте таких молодчиков дизинтерами называли. Лес ему жалко стало, а коров, овец, лошадей не жалко? Или ты думаешь, скот сдохнет, с Лузанова снимут голову, а ты будешь спокойненько собирать в лесочке грибки да ягодки? Так, по-твоему? Хм.

Трошин острым, накаленным взглядом буравил темные, непроницаемые глаза председателя, в кривой улыбке чуть вздрагивал губами. А хозяин вел атаку, наседал, но голос смягчил:

— Ты же, Максим Сергеевич, член правления, возьми и подскажи, что делать. А то разбежались все по углам, и председатель тяни один, как старый мерин. А ведь я тоже человек.